Смертники Восточного фронта. За неправое дело
Шрифт:
Вскоре им на пути попались мертвые тела, и они застыли на месте. Фрайтаг без сил рухнул на землю, молча, без стонов. Шрадер присел рядом с ним на корточки, а потом вытянулся на снегу. Фрайтаг тяжело дышал, жадно хватая ртом воздух. Он приподнялся на здоровой руке, полусидя-полулежа. Лечь плоско он не мог, тотчас давала о себе знать мучительная боль в плече. На какой-то миг ему удалось принять лежачее положение, медленно, словно он с предельной осторожностью укладывал на снег каждую часть тела по отдельности. Перекатившись на спину, он устремил взгляд в небо. Изо рта у него, словно крошечные галактики,
Весь их путь через город был отмечен мертвыми телами. За городом, в снежной пустыне до сих пор никаких тел не было, и это настораживало. Их ночное зрение обострилось до такой степени, что теперь они могли различить на головах убитых каски или шапки горных стрелков. Посреди тел стоял подбитый бронетранспортер, и еще один, чуть дальше.
Шрадер не понял, что это останки солдат из отряда Трибукайта, тех самых, что неделю назад пробивались к ним на помощь. Ему вообще не пришло в голову никаких мыслей. Кто знает, эти мертвецы могли валяться здесь уже несколько месяцев.
Впрочем, найти что угодно посреди этого снежного безмолвия само по себе было тяжким испытанием для его нервов. Пустота и тьма по-своему успокаивали, служили единственной защитой. Увиденное поразило Шрадера и на сознательном, и на бессознательном уровне. Из этого жуткого зрелища он сделал вывод, что поблизости нет ни одной живой души. Затем он набрался мужества, подошел к первому бронетранспортеру и направил внутрь дуло автомата. В распахнутую дверь он увидел то, что и ожидал увидеть, вернее, скорее различил мысленным взором. Его «дружно поприветствовали» изуродованные тела погибших.
Он ощупал самое первое, что свешивалось наружу — твердое, как камень или сталь, из которой был сделан корпус боевой машины. Шрадер крадучись обошел машину и заглянул в кабину водителя, после чего вернулся к Фрайтагу.
Парню требовался дополнительный отдых. Силы почти оставили его. Ощущение было такое, будто он был вынужден задерживать дыхание на протяжении километра, и теперь лежал и жадно хватал ртом воздух, пытаясь сдержать рвущиеся наружу стоны, словно те могли облегчить ему дыхание. Шрадер сказал ему, что живых здесь никого нет, и тогда Фрайтаг простонал — тихо, еле слышно, но простонал.
— Не торопись, — сказал ему Шрадер, как уже говорил не один десяток раз. — Все идет как надо, приятель. Уж если ты прошел первую половину пути, то пройдешь и вторую.
Фрайтаг по-прежнему лежал на спине, глядя в небо. От вида усыпанной звездами бездны у него закружилась голова.
— Помоги мне сесть, — попросил он Шрадера и протянул здоровую руку. Шрадер поднялся и подтянул его в сидячее положение, после чего сам сел с ним рядом.
— Хочу курить, — сказал Фрайтаг.
Шрадер кивнул.
— Это поможет тебе отдышаться, — сказал он спустя какое-то время.
— По крайней мере, не повредит, — произнес Фрайтаг.
— Что бы ты предпочел, пулю или сигарету? — в шутку спросил его Шрадер.
— Пулю, — ответил Фрайтаг.
— Не дури.
— Можно подумать, ты сам не знаешь, — сказал Фрайтаг.
У каждого имелась заначка из нескольких сигарет. И ни один из двоих не смог бы сказать,
— Сколько осталось до рассвета? — спросил Фрайтаг.
— Еще долго. Часа два-три.
Фрайтаг помолчал, а потом философски заметил:
— Не так уж и долго.
— Может, долго, а может, недолго. Главное, скажи мне, как будешь готов идти дальше.
Почему-то Фрайтага эти его слова задели, и он подумал, что бы такое сказать в ответ. Однако сказать даже несколько слов — это зря растратить силы, которые и без того на исходе. Ему казалось, что было бы куда лучше, если бы Шрадер пошел дальше один, без него. Он знал, что дойдет и сам, в этом не приходится сомневаться, даже если будет идти чертовски медленно, даже если ему придется прятаться от врага в дневное время. По крайней мере, тогда ему не придется думать про Шрадера, а Шрадеру не придется думать про него.
И вместе с тем он не хотел бы, чтобы Шрадер оставил его.
— Еще пару минут, — ответил он, чувствуя, как его вновь берет в свои тиски страх. Если честно, он не знал, сколько еще сможет пройти.
Шрадер тем временем снова впал в уныние. У него при себе имелись часы. Еще не было и четырех утра, но он не знал точно, когда начинает светать. Давно хотел уточнить, но так и не удосужился. И вот теперь он натужно пытался вспомнить, ведь должен знать, черт побери, должен. В семь? Или все-таки в восемь? А может, даже позже. Ведь сейчас зима. Он представил себе цитадель, как он просыпается, стряхивает с себя неглубокий сон, вглядываясь в серый, предрассветный полумрак. Или же он долгой зимней ночью несет дозор на стене, вглядываясь в восточный край неба, когда тот начнет розоветь, и сверяет по часам время.
Он не сомневался, что знает время рассвета, но вспомнить, как ни старался, не смог. В любом случае, долго они вряд ли протянут, подумал Шрадер. Не только Фрайтаг, но и он сам скоро выбьется из сил или же утратит бдительность, и тогда его ждет смерть. Пусть не сегодня, а через несколько недель или месяцев. Потому что, как ни странно, в этой их теперешней ситуации — в отличие от серого, зыбкого будущего — он был уверен, что они дойдут, что доберутся до своих. Более того, после ужаса, пережитого ими посреди изрытого воронками поля, все оказалось не так страшно, не так тяжело, как он себе представлял.
Шрадер заморгал, заставляя себя вернуться к реальности. Да-да, где-то между семью и восемью часами. Хотя какая разница? Как только небо на востоке начнет сереть, они сами поймут, что светает.
Из задумчивости его вывел треск ожесточенной перестрелки. И хотя автоматные очереди доносились издалека, в темноте они звучали громко и резко; к тому же было видно, где это.
Они оба заговорили одновременно и негромко. Затем переглянулись и вновь устремили взгляды в ту сторону, где кипел бой.