Смертный бессмертный
Шрифт:
Графиня долго отсутствовала; из Рима она решила поехать на праздник Сан-Дженнаро в Неаполе, так что ничего не ведала о ранении и выздоровлении сына. Теперь в доме ждали ее возвращения, и Фабиан хотел вовремя вернуться в Сиену, чтобы ее там приветствовать. Каково же было их удивление, когда в один прекрасный день графиня появилась на вилле и застала их вместе. Флора постоянно просила, чтобы Фабиан не отвлекал ее от работы, когда она сидит за пяльцами; но в тот день юноша изобрел такой удачный предлог, что ему позволили войти и даже остаться на несколько минут – а надолго ли растянулись эти минуты, никто из них не знал; она была занята работой, он сидел рядом, без помех любовался ее стройным изящным станом и безмятежным лицом – и чувствовал себя счастливейшим из смертных.
Графиня была весьма удивлена и даже разгневана; однако не успела она издать и первого восклицания, как Фабиан вмешался и принялся умолять не становиться у него на пути. Он отвел ее прочь, все объяснил и изложил свои цели так убедительно и настойчиво, что она не могла ему противостоять. Мать привыкла потакать сыну во всех желаниях – и отказать в том, чего он, как видно, желал сильнее жизни, было для нее невозможно; его настойчивость, волнение,
До двенадцати лет Флору воспитывал тот, кто руководствовался в жизни не собственными желаниями, не поиском наслаждений, но неуклонно следовал по пути долга, какие бы страдания или разочарования это ему ни приносило; так что ей и в мысль не вступала возможность делать то или иное просто потому, что так хочется – или потому, что этого хотят другие. После двенадцати лет она была предоставлена самой себе и ревниво оберегала свою независимость, и каждое сердечное чувство ее подкреплялось одиночеством и мыслью, что полагаться она может лишь на себя. Так что менее кого-либо иного она была склонна плыть по течению или поддаваться влиянию обстоятельств. Она чувствовала – знала, как следует поступать, и долг свой видела в том, чтобы так и поступать вопреки любым аргументам.
Тщетны были все просьбы и уговоры графини. Флора дала брату обещание не связывать себя клятвами до истечения пяти лет; произнесенное в скорбный и торжественный час расставания, это слово вдвойне для нее свято – и никакие силы не заставят его нарушить. Так тверды и постоянны были ее чувства, что самомалейшее желание, даже тень или отблеск желания, выраженного братом, имели для нее более веса, чем самые настоятельные и убедительные просьбы кого-либо другого. Лоренцо был частью ее веры; любовь и преклонение перед ним с младенчества стали самой сутью ее души; и от разлуки эта любовь сделалась только крепче. О брате Флора тосковала много лет; там, где не встречала ни сочувствия, ни великодушной доброты – ибо графиня обращалась с ней, как с низшей и зависимой, а Фабиан вовсе забыл о ее существовании – месяц за месяцем, год за годом она жила лишь образом брата; он один позволял ей выносить все жизненные тяготы, она утешала себя тем, что терпение, стойкость и повиновение суть приношения на алтарь желаний дорогого ее сердцу Лоренцо.
Верно, доброе и великодушное расположение Фабиана побудило ее смотреть на него благосклонно; но это новое чувство было лишь легким колебанием волн в сравнении с тем мощным приливом любви, что все ее желания направлял к одному, все делал незначительным и пошлым, кроме Лоренцо – его возвращения – повиновения ему. Уговоры влюбленного графа Флора выслушивала так непреклонно, что графиня даже попрекала ее бездушием; но и эти упреки девушка выносила так безмятежно, с такой доброй улыбкой, что только сильнее очаровывала Фабиана. Она допускала, что в некоторой степени обязана ему повиновением как опекуну, избранному ее братом; молодой граф с радостью променял бы эту власть на возможность подчиняться ее велениям; но такое счастье было недоступно, и оставалось довольствоваться тем, чтобы игриво вынуждать у нее разные уступки. По его желанию она начала появляться в обществе, одеваться так, как подобало ее званию, и заняла в доме положение, какое могла бы занимать его сестра. Сама она предпочитала уединение, но споры ей претили, а уступки были совсем невелики; цель же, на которой сосредоточилась ее душа, оставалась прежней.
Пятый год скитаний Лоренцо уже подходил к концу, а он все не появлялся; не было от него и никаких вестей. Указ об его изгнании был отменен, состояние ему возвращено, дворец Манчини восстановлен – таков был щедрый дар Фабиана. Все это имело целью вызвать благодарность Флоры – так и случилось; однако Фабиан не выставлял свое великодушие напоказ, и выглядело так, словно граждане Сиены вдруг сделались мудры и справедливы без его вмешательства. Но время шло – и все это обращалось в пустяки, а отсутствие Лоренцо становилось источником нескончаемой муки. Даже молчаливые призывы к ее добрым чувствам теперь, когда Флора не могла думать ни о чем, кроме брата, повергали ее в отчаяние. Она не могла более выносить тягостную двойственность своего положения; не могла терпеть ни неведение о судьбе брата, ни укоризненные взгляды матери Фабиана и его друзей. Сам он был великодушнее – он читал в ее сердце и к концу пятого года уже ни словом, ни жестом не намекал на свои чувства, а лишь разделял с ней тревогу о судьбе благородного юноши, надежда на возвращение коего таяла с каждым днем. Но для Флоры это было невеликим утешением. Она приняла решение: когда исход пятого года покажет, что брат для нее навеки потерян – она расстанется и с Фабианом. Вначале Флора хотела найти убежище в монастыре, в святости религиозных обетов. Но затем вспомнила, что такой выбор жизненного пути Лоренцо никогда не одобрял, что и ее он предпочел оставить под кровом у врага, чем в стенах женского монастыря. Кроме того, Флора была молода и, вопреки себе, полна надежд; она содрогалась при мысли, что врата жизни навеки закроются пред нею. Однако, невзирая на страхи и скорбь, она цеплялась за веру, что Лоренцо жив; и это подсказало ей другой план. Пять лет назад вместе с золотым крестиком она получила от брата записку, где он писал, что познакомился и даже сдружился с миланским архиепископом. Быть может, этот прелат знает, куда Лоренцо уплыл по морю? К нему-то Флора и вознамерилась отправиться. План сложился быстро. Она раздобыла плащ и шляпу паломника и решила на следующий день после завершения пятого года покинуть Сиену и направить свои стопы в Ломбардию, в надежде разыскать там какие-нибудь следы брата.
Тем временем схожее решение принял и Фабиан. Узнав от Флоры, что Лоренцо сперва направился в Милан, он положил ехать в этот город и не возвращаться, пока хоть что-нибудь не выяснит. Своим планом он поделился с матерью, однако умолил не рассказывать об этом Флоре, чтобы в его отсутствие она не мучилась неизвестностью вдвое сильнее.
Завершился пятый год; настала пора каждому отправляться в свое путешествие. Накануне бегства Флора удалилась за город и весь день провела на вилле, нами уже упоминавшейся. Там она скрылась по нескольким причинам. Бежать с виллы было проще, чем из города; кроме того, в эти последние часы, понимая, что нанесет Фабиану и его матери жестокий удар, она стремилась избежать с ними встреч. Весь день она провела на вилле и в окрестных садах, раздумывая о своих планах, сожалея о тихой жизни, которую покидает, грустя при мысли о Фабиане – и горько скорбя о Лоренцо. Она была не одна: для подготовки побега ей пришлось довериться одной из бывших товарок и прибегнуть к ее помощи. Бедная малютка Анджелина, услышав признания Флоры, перепугалась до полусмерти, но не посмела ни отговаривать подругу, ни выдать; весь этот последний день она была с ней рядом, то пыталась утешать, то вместе с нею плакала.
Ближе к вечеру они вышли на прогулку в лес, прилегающий к вилле. Флора захватила с собой арфу, однако дрожащими пальцами не смогла взять ни одного аккорда; оставив и арфу, и свою спутницу, она двинулась к месту, где бывала уже не раз. Ее обступили тенистые деревья, прикрывая от солнца своим ажурным зеленым покрывалом; здесь водный поток с шумом падал со скалы в рукотворное озерцо – каменную плиту с выдолбленной серединой, переливался через край, ступенчатой дорогой катился вниз и наконец достигал дна небольшого ущелья, откуда уже тихо и неторопливо продолжал свой путь. Для Флоры это было любимым прибежищем. Вечные сумерки чащи, неустанное течение, шум, бурление и плеск водопада, соединение стихий, бесконечно разнообразных, но каждый день все тех же – все это отвечало ее меланхолическим размышлениям и нескончаемой череде фантазий. Сюда пришла она и теперь; долго смотрела на прозрачную водную завесу – в последний раз; нежная влага блестела на глазах, и во всем облике отражалось переполнявшее ее чувство светлой печали; длинные белокурые локоны, в изящном беспорядке струящиеся по плечам, легкая вуаль, простой, но дорогой наряд – все отражалось, словно в зеркале, в спокойных речных водах. Вдруг слуха ее достиг звук шагов, более твердых и тяжелых, чем шаги Анджелины; миг – и перед ней стоял сам Фабиан; он не в силах был покинуть дом, в последний раз с ней не повидавшись. Он поскакал на виллу, услышал, что ее здесь нет, отправился искать – и нашел Флору в этом уединенном уголке, где столько блаженных часов они провели вместе. Флоре больно было его видеть; признание дрожало у нее на устах, но она не желала раскрывать ему свою тайну. Те же чувства обуревали и Фабиана. Разговор их был краток – и ни один не упомянул о том, что лежало на сердце у обоих. Разошлись они с простым «Спокойной ночи», словно надеялись увидеться утром; каждый обманывал другого – и сам, в свою очередь, был обманут. В обращении Флоры с ним Фабиан ощутил какую-то особенную нежность, и это его подбодрило; она же про себя извиняла эту минутную мягкость к врагу брата тем, что завтра нанесет ему тяжелый удар.
Ночь Фабиан провел на вилле, а на следующий день рано утром отправился в Милан. Ему не терпелось добраться до цели; часто вонзал он шпоры в бока коня и побуждал его скакать в полную силу – но и это казалось ему слишком медленно. Однако он понимал, что прибытие в Милан может ни на йоту не приблизить его к конечной цели путешествия, и про себя называл Флору жестокой и недоброй – но тут же его утешало и ободряло воспоминание об их прощальной встрече.
Первую ночь юноша провел в Эмполи, а затем, переправившись через Арно, начал взбираться на Апеннины с северной стороны. Скоро он преодолел крутой склон и углубился в падубовые леса. Множество препятствий вырастало на пути, преисполняя его нетерпением; но он упорно продвигался вперед. Наконец к полудню третьего дня граф остановился у маленького деревенского трактира, затерянного в лесах, где, судя по всему, нечасто появлялись посетители. Солнце палило нещадно, и Фабиан был рад укрыться от зноя; он оставил жеребца в конюшне, где уже стоял красивый вороной конь, и вошел в трактир, чтобы перекусить. Однако найти здесь обед оказалось не так-то просто. Прислуги в трактире не было, всем занималась одна хозяйка – и та долго не появлялась, а когда наконец вышла в обеденный зал, выглядела очень расстроенной. Женщина пребывала в хлопотах и заботах о больном на ее попечении: проезжающий дворянин остановился у нее, а сам слег с лихорадкой и как бы не помер! Конь, туго набитый кошель, богатое платье – все говорит, что человек он небедный; вот жалость-то будет, если помрет! А лекарей в здешней глуши не найдешь, да и вывезти его отсюда нет никакой возможности. А как он, бедняга, спешил в Сиену, как сокрушается, что теперь, быть может, туда не попадет!.. Название родного города возбудило в графе Фабиане интерес, и, пока хозяйка готовила обед, он пошел навестить больного.
Флора проснулась вместе с жаворонками и с помощью Анджелины облачилась в свой паломнический наряд. По шуму внизу она с удивлением поняла, что граф Фабиан провел ночь на вилле – и оставалась наверху, пока тот не уехал, как она полагала, назад в Сиену. Затем обняла свою подругу и, обменявшись с ней множеством благословений и благодарностей, одна, забыв о женской робости ради достижения заветной цели, веря, что Небеса укажут ей путь, покинула гостеприимный кров и отправилась в свое паломничество. Шла она пешком – и потому медленно; возлюбленный опередил ее уже на много миль, и Флора не думала его нагнать. Лишь когда вилла скрылась вдали, Флора осознала всю огромность стоящей перед ней задачи, и мужество едва ее не покинуло. Нещадно жгли ее лучи полуденного солнца; преследовали тысячи страхов – ибо впервые в жизни она оказалась одна на большой дороге; скоро она так устала, что не могла идти далее. По совету хозяйки гостиницы, где остановилась передохнуть, Флора купила себе мула и продолжила путь в седле. Однако и верхом добралась до Эмполи лишь на третью ночь; а когда пересекла Арно, вступила в темные Апеннинские леса и обнаружила себя посреди необъятной и безлюдной чащи, трудности ее стали почти непреодолимы. Наряд пилигрима внушал к себе уважение, так что по дороге Флора останавливалась в монастырях. Благочестивые сестры всплескивали руками в восхищении перед ее мужеством, но их похвалы не радовали бедняжку; она-то знала, что никакого мужества у нее нет. Она лишь упорно повторяла себе: стоит перевалить через Апеннины – и худшее останется позади. И шла, и шла вперед, преодолевая и усталость, и страх, жалея лишь о том, что не может двигаться быстрее.