Смертный приговор

Эльчин

Пальцы Хосрова-муэллима время от времени издавали громкий хруст, и студент Мурад Илдырымлы взглядывал на тонкие волосатые и морщинистые пальцы - и они, как старый ковер на полу, напоминали о гробе, мертвеце, могиле.

У студента сжалось сердце.

Студент думал, что, окажись на его месте другой, возможно, он не сидел и не ждал бы директора так долго, он нашел бы кого-нибудь в управлении кладбища, сумел бы договориться, устроил бы хорошее место для бедной старухи Хадиджи. Но студент не мог поговорить ни с кем в управлении кладбища, хотя несколько попыток сделал. К кому бы он ни подходил, ему говорили: "Не

знаю... Не знаю..." - и даже в лицо не смотрели. А Хосров-муэллим лишь сопровождал студента, не раскрывая рта, не произнося ни слова, и в это время студент бурлил от ярости, злился, что пожилой человек бродит как тень бестолковая. Но странно, что-то было в Хосрове-муэллиме такое, студент не мог определить что, - но долго сердиться на него было невозможно, гнев остыл, осталась досада, что он, студент Мурад Илдырымлы, не единственный свидетель собственной беспомощности, для Хосрова-муэллима она тоже очевидна. Жизнь за пределами маленькой приемной управления кладбища шла как в муравейнике, все молча сновали туда-сюда, все были чем-то заняты, и, кроме слов "не знаю... не знаю...", ни откого ничего нельзя было добиться. Никому не было дела до того, зачем сюда пришли молодой человек и мужчина в черном, чего эти двое хотят. Наконец какой-то рабочий с полными доверху ведрами раствора показал на русского парня, дававшего какие-то указания каменотесам: "Вон с ним поговорите... Это Василий, да... Поговорите..."

Русский парень по-азербайджански говорил чисто, а слушал невнимательно, без интереса: "У нас мест нет.
– И посмотрел на студента, на Хосрова-муэллима испытующим взглядом.
– Может быть, нашел бы для вас одно место... В нижней части, рядом с маслинами, сделал бы вам место, может быть... Пойдите посмотрите... Стоить это будет четыреста рублей". У студента в кармане даже четырех рублей не былио, и русский голубоглазый парень тотчас это понял. "Места нет, я вспомнил...
– сказал он.
– И у маслин места нет... Идите, похороните на новом кладбище..." Студент снова что-то залепетал, но русский парень больше не слушал.

А теперь уже несколько часов они ожидали директора.

Майор милиции, очень толстый, щеки румяные и гладкие, как яблоки, снова вошел и спросил у девушки-секретарши:

– Абдул Ордуханович не пришел?

Девушка опять встала и опять сказала:

– Нет, пока не пришел...

Женщина-машинистка улыбнулась той же улыбкой.

Майор милиции третий раз заходил, и девушка третий раз вставала, как видно, погоны были чем-то вроде магнита, поднимающего ее с места, что не ускользало от глаз повидавшей мир женщины-машинистки и вызывало ее улыбку.

Только майор милиции собрался уходить, как пришел директор, и не успевшая сесть на место девушка-секретарша вытянулась в струнку. А самое интересное было то, что и рыхлое туловище толстого майора внезапно окрепло, плечи поднялись, живот немного втянулся.

Майор сказал:

– Здравствуйте, Абдул Ордуханович...

Директор из-под очков внимательно посмотрел на майора:

– И ты здесь? Ну заходи...

Директор, ни на кого больше не взглянув, закрыл за собой и майором дверь кабинета.

Студент посмотрел на дверь, потом на Хосрова-муэллима.

Хосров-муэллим с еще большим усердием ломал пальцы.

Студент не знал,

то ли опять сесть на место, то ли что-то делать... Женщина-машинистка, оторвавшись от печатного листа, сказала:

– И вы войдите, скажите, что вам надо. С ним там наш участковый уполномоченный, а он, бывает, и два часа сидит. Войдите...
– Потом стрельнула глазами в обеспокоенную девушку -секретаршу: - Не вмешивайся, пусть войдут...

– Он же рассердится...

– Ничего не будет... Люди четыре часа ждут...

Красивая и молодая девушка-секретарша, хлопая ресницами, смотрела на женщину-машинистку.

Впереди студент, следом Хосров-муэллим открыли дверь, вошли, и директор, говоривший с майором, удивленно посмотрел на них. Студент сказал:

– Здравствуйте...

Директор ответил:

– Здравст...
– Ответ на приветствие был скорее вопросом, мол, чего вы хотите и почему самовольно вломились?

Студент зачастил:

– у нас... у нас... Мы просим вас... Умерла старая женщина...

Мы хотим... похоронить ее здесь... Нужно, чтобы мы похоронили ее здесь...

Директор, уже не с удивлением, а с любопытством глядя на парня, низкорослого, взъерошенного, смуглого, с грубыми чертами лица, спросил:

– Ее надо похоронить?

– Да...

– Ну так хорони... А от меня что нужно?...

– Места мы хотим, да... Места...

– Детка, я что, места раздаю?... А это кто такой?
– Директор показал на Хосрова-муэллима.

– Он тоже... Он со мной, квартирант...

– Умершая - твоя мать?

– Нет... Хозяйка дома...

– Детка, ну так очень хорошо... Умерла, царствие ей небесное... Кто может остаться в этом мире?... Все умрем, да... А я при чем?

– Место хотим, да... Место, чтобы старуху похоронить.

– Я места не раздаю, дорогой мой... Здесь мест нет... Государство открыло прекрасное новое кладбище, отвезите покойницу, похороните там, да...

Студент взглянул на майора милиции и решил, что нужно бороться до конца, надо разоблачить безобразия, творящиеся в государственном учреждении, надо прямо сейчас этого самого директора разоблачить перед майором.

– Место есть!... За место с нас деньги просят!...

– А разве без денег место бывает?
– Директор на этот раз смерил с ног до головы Хосрова-муэллима и рассмеялся то ли словам студента, сказанным так страстно, так прямо, то ли над нарядом Хосрова-муэллима.

Студент с яростью и колотящимся сердцем посмотрел не на директора, а на майора милиции и сказал:

– Да нет! От нас хотели получить взятку!

– Взятку?
– Директор тоже посмотрел на майора милиции и на этот раз с откровенным удовольствием рассмеялся.
– Не может быть!

– Четыреста рублей потребовали от нас!
– Студент осмелел и еще раз повторил ту колоссальную цифру.
– Четыреста рублей!

– Ты ведешь борьбу со взятками?

Студент не знал, как надо ответить, но директор не стал ждать - интерес пропал, он сказал резко:

– Иди, иди занимайся своим покойным!... Мне некогда!

Слова директора, выражение его лица и вообще дела этого мира внезапно наполнили душу студента Мурада Илдырымлы бунтующей страстью протеста, от волнения у него трясся подбородок, трепетало сердце: