Смертный приговор

Эльчин

Мысль об этом вызвала улыбку на полных губах раньше времени постаревшего сорокатрехлетнего Мир Джафара Багирова, он с шумом покатал между ладонями несколько карандашей: руки у него были в экземе, карандаши между ладонями утишали экземный зуд. Отведя глаза от людей, он посмотрел в сторону моря, на засыпанные снегом крыши домов.

Темень моря, слабая белизна покрывшего крыши и тротуары снега казались совсем застывшими, даже мертвыми в сравнении с движущимися туда-сюда людьми в пальто и шапках, с проезжающими по дороге машинами, трамваями, одинокими фаэтонами, и Мир Джафар Багиров снова посмотрел на людей, и у него мелькнула мысль, что если бы сейчас и он, как обыкновенный смертный, оказался среди этих людей, он бы некоторых узнал, с кем-нибудь поздоровался, может быть, даже перекинулся бы несколькими словами... Нет, пожалуй, конечно, не сейчас. Но еще шестнадцать-семнадцать лет назад точно перекинулся бы. Сейчас-то нет, невозможно: люди тотчас узнали бы Мир Джафара Багирова, кто застыл бы на месте, а кто и убежал, кто хором поздоровался бы, а кто и бог знает что сделал бы, и им всем было бы страшно,

очень страшно - это он точно знал. Когда он сидел в президиуме на собраниях, совещаниях или же за столом в своем кабинете и внимательно взглядывал на высокопоставленных и простых людей, эти люди, как бы они ни различались внешне, боялись его одинаково, в глубине глаз у каждого, кто встречался глазами с Мир Джафаром Багировым, возникали страх, беспокойство, тревога. Мир Джафар Багиров видел страх в глубине человеческих глаз, как бы глубоко этот страх ни угнездился, и вообще от его взгляда ничто не ускользало. Мир Джафар Багиров хорошо знал и то, что люди боятся именно его, но если бы не было страха - Мир Джафар Багиров был абсолютно убежден, невозможно было бы свершить великие дела эпохи. Ведь люди по своей природе безмятежны, они любители готовенького. Если бы они не боялись, ни лозунги не помогли бы, ни идейность, ни бесчисленные речи, доклады. План по нефти не выполнялся бы, план по хлопку не перевыполнялся бы, и ряды партии не очищались бы от врагов. И партия, и весь Советский Союз слились для Мир Джафара Багирова в одно имя - товарищ Сталин. Интересы партии, благо страны означали интересы товарища Сталина и благо товарища Сталина. И Мир Джафар Багиров верно служил товарищу Сталину. И товарищ Сталин это знал. И Берия знал, и другие члены Политбюро. А в Азербайджане и партия, и республика, и сам товарищ Сталин слились в одно имя - Мир Джафар Багиров. И Мир Джафар Багиров от других требовал такого же верного служения себе, а верное служение было невозможно без страха, потому что неблагодарность была в природе человека. Никакая идейность, никакие лозунги и призывы не могли создать такой верности, которую создавал страх.

Мир Джафар Багиров не был пустым мечтателем, увлекающимся человеком, романтиком. Но в тот зимний вечер неожиданно в его сердце закралось чувство, похожее на тоску; ему захотелось быть обыкновенным смертным и куда-то идти, как обыкновенный смертный, куда-то спешить по улицам, среди людей. Чувство было мимолетно и быстро улетучилось, и Мир Джафар Багиров опять покатал карандаши между больными ладонями, и шум карандашей снова нарушил тишину кабинета

XVIII съезд партии был назначен на март нынешнего 1939 года, вся страна готовилась к съезду. И Мир Джафар Багиров объявил о проведении XV съезда КП(б) Азербайджана 25 февраля и все последние дни занимался только подготовкой к съезду. Для людей, снующих по улице туда-сюда, съезд был чем-то отвлеченным, вроде праздника - выступающие будут славить товарища Сталина, говорить о достигнутых успехах, о веселой и беззаботной жизни, газеты все напечатают, трудовые люди будут рапортовать о перевыполнении планов в честь съезда, принимать на себя новые обязательства... А для Мир Джафара Багирова приближающийся съезд означал, что надо еще больше работать, работать и работать.

Люди на улицах из окна казались очень маленькими, их беготня туда-сюда, их движения выглядели отсюда чуть ли не смешными, будто это были куколки в пальто и шапках, сновали и двигались маленькие куколки. В детские годы в Кубе по соседству жил мальчик, старше лет на пять или шесть, звали его Алескер (а фамилия?
– сощурившись, он на мгновенье напряг память, и она, блестящая, тотчас выдала и фамилию мальчика, выхватив ее из многих тысяч знакомых фамилий, - Бабазаде), да, Алескер Бабазаде, очень много читающий мальчик, потом, кажется, он стал учителем. Однажды он взял у этого Алескера Бабазаде книжку на русском языке, и поскольку книжка ему понравилась, маленький Мир Джафар прочитал ее дважды, не захотел с нею расставаться, предложил что-то в обмен... Но Алескер Бабазаде не дал, выхватил книгу из рук. И Мир Джафар Багиров в уголке дворового яблоневого сада плакал от злости. Это был роман Джонатана Свифта "Гулливер", в тот тихий зимний вечер 1939 года, глядя из окна кабинета на снующих людей, Мир Джафар Багиров вспомнил книжку, и ему показалось, что он, как Гулливер, попал в страну лилипутов, что люди за окном все - лилипуты. Он снова покатал в ладонях карандаши и взглянул на большие стенные часы: до девяти оставалось семь минут. Как всегда на вечер он вызвал Народного комиссара внутренних дел республики, ровно в девять комиссар войдет в кабинет (наверное, теперь он пришел и ждал в приемной, когда будет ровно девять), даст информацию о событиях дня, покажет сводку, ответит на вопросы, получит указания, словом, прием пройдет как в обычные спокойные дни, своим чередом, и комиссар, сунув папку под мышку, уйдет, и без пятнадцати десять явится новое руководство "Азнефти" (тоже, наверное, уже пришли и ждут в приемной) - звонил из Москвы Поскребышев и сообщил, что завтра утром, часов в одиннадцать Мир Джафар Багиров должен по телефону дать товарищу Сталину данные о положении дел в "Азнефти".

Мир Джафар Багиров собрался было сесть за письменный стол, но остановился перед большим портретом товарища Сталина. Помещенный в широкую ореховую раму портрет был репродукцией с карандашной работы художницы Р. Малолетковой, и Мир Джафар Багиров только недавно велел повесить его у себя. Прежде на этом месте висел написанный маслом помпезный портрет товарища Сталина, а в работе Малолетковой не было ничего, кроме белого и черного, была простота, родственная простоте товарища Сталина; в то же время во взгляде товарища Сталина, в его аккуратно зачесанных назад густых черных волосах, закрученных

черных усах было какое-то величие. Виднелся ворот "сталинки", в глазах товарища Сталина, зовущих народ в светлое завтра, был ласковый отблеск. А внизу была подпись - "И. Сталин", и в широких черных буквах на белом пространстве подписи была монументальность.

Портрет, в сущности, не походил на товарища Сталина. Вернее, походил... Но здешний товарищ Сталин не был настоящим товарищем Сталиным не потому, что товарищ Сталин на портрете был красивый, волосы и усы у него были черные, а не рыжие. А потому, что множество раз встречавшийся с товарищем Сталиным, часами разговаривавший с товарищем Сталиным, обедавший вместе с товарищем Сталиным у него дома, на даче, Мир Джафар Багиров никогда не видел такой улыбки и такого выражения глаз, как на портрете. Улыбка и выражение глаз были вымыслом художника, но хорошим вымыслом, а азербайджанские художники часто рисовали портреты Мир Джафара Багирова один к одному, как в жизни, и это ему не нравилось.

Катая меж ладонями карандаши, Мир Джафар Багиров на некоторое время устремил глаза на портрет товарища Сталина и, несмотря на вымысел художника на чужое выражение глаз и чужую улыбку товарища Сталина, снова ощутил одиночество этого человека, то есть товарища Сталина.

Мир Джафар Багиров никогда не чувствовал себя одиноким, вернее, чувствовать себя одиноким у него не было ни времени, ни охоты, но каждый раз при встрече с товарищем Сталиным - независимо от того, на собрании ли, на заседаниях в кабинете товарища Сталина, в беседе один на один, во время обеда у товарища Сталина на даче, он видел, что товарищ Сталин испытывает одиночество. Как всегда, внимательно слушая речи товарища Сталина или указания, суждения, шутки, внезапно Мир Джафару Багирову казалось, что внутри этого единственного и неповторимого в истории человечества, беспримерно великого вождя и учителя сидит хранимое втайне от всех страшное одиночество. Однажды в Москве (был такой же зимний день) в гостевой комнате ЦК они с Берией - тогда Берия еще не переместился в Москву, работал первым секретарем ЦК КП(б) Грузии - до полуночи сидели, разговаривали, вспоминали минувшие дни, людей, руководящих партийных, советских работников, которых знали по совместной работе в Азербайджанской чрезвычайной комиссии, обменивались мнениями, и тогда Берия сказал Мир Джафару Багирову слова о товарище Сталине, которые, наверное, не мог бы сказать никому в жизни: "А ты знаешь, Мир Джафар, ведь он, в сущности, одинокий человек..." Услыхав эти слова, Мир Джафар Багиров вздрогнул, потому что Берия как будто сказал вслух его тайную мысль. Вообще таких случайностей бывало много: Лаврентий Берия с Мир Джафаром Багировым часто одинаково думали, одинаково чувствовали.

Мир Джафар Багиров отвел глаза от портрета товарища Сталина и перед тем, как пройти за письменный стол, еще раз бросил мимолетный взгляд за окно: чтобы поднять не только Азербайджан, но и всю страну, чтобы разоблачить и истребить последнего врага народа, чтобы повысить дух миллионов, разжечь политическую страсть, товарищ Сталин необходим, товарищ Сталин был знаменем, знамя всегда надо держать высоко. Когда до революции товарищ Сталин - Коба осуществлял тайную революционную деятельность в Баку, народ называл его "Грузин Юсиф". Мир Джафар Багиров хотел превратить весь Баку в мемориальный музей Грузина Юсифа товарища Сталина. Это было непреодолимым, горячим, страстным желанием, целью Мир Джафара Багирова.

Товарищ Сталин говорил: "В Тифлисе я еще был революционным младенцем и только в Баку достиг степени ученика мировой революции". Эти слова он произнес в одном из выступлений в самом начале тридцатых, а теперь товарищ Сталин был учителем и руководителем мировой революции.

Привязанность Кобы к Баку возвышала не только Баку, но и весь Азербайджан и азербайджанский народ, и этим надо было воспользоваться. "Коба" по-грузински означало "отличный", и все дела, связанные с именем Кобы, должны были выполняться отлично, Ленин говорил о товарище Сталине "чудесный грузин" и был первым, кто назвал его "Стальным", то есть Сталиным, и это было точно: товарищ Сталин и был сталью, но не обыкновенной, простой, а отличной закаленной сталью.

До революции ненормальные интеллигенты меньшевики вели в Баку пропаганду, будто Коба - бандит, но такая пропаганда только еще больше прославила Кобу среди жителей Баку, потому что человек подчиняется силе. Ненормальные меньшевики не понимали, что когда они изображали Кобу бандитом, разбойником, они славили его, хвалили. Меньшевики никогда не могли приблизиться к народу, потому что не знали народ, не разбирались в психологии народа.

Лаврентий в книге "К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья" хорошо осветил деятельность Кобы в Закавказье и особенно в Баку. Книга, в сущности, была докладом Лаврентия, произнесенным им в 1935 году на собрании актива Тбилисской партийной организаци, за прошедшие три с половиной года ее переиздали сорок раз на пятнадцати языках. Лаврентий гордился изданиями и с удовольствием доемонстрировал их гостям. Лаврентий стоял высоко, но умел радоваться как ребенок, как будто совсем малыш...

Книга и в Азербайджане была издана тиражом в 99 тысяч экземпляров - до сих пор невиданным, и Мир Джафар Багиров в своей только что опубликованной книге "Из истории большевистских организаций Баку и Азербайджана" высоко оценил произведения Берии: "Исключительная заслуга перед партией и страной принадлежит одному из верных учеников и соратников товарища Сталина Лаврентию Павловичу Берии, который в своей замечательной работе "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье" с чрезвычайной силой и яркостью обрисовал революционную деятельность товарища Сталина в Закавказье, его роль как основоположника и вождя большевизма, вместе с Лениным создавшего боевую пролетарскую партию нового типа".