Смешенье

Стивенсон Нил Таун

– Это деньги.

– На страницах я вижу числа. Ходили слухи, мистер Галлей, будто вы подрядили всех счётчиков острова для какой-то огромной работы. Теперь я вижу, что молва меня не обманула.

– Перед вами лишь малая часть сделанного, которую я собираюсь продемонстрировать по просьбе мистера Пеписа.

– Почему вы сказали «деньги»? По мне, это с тем же успехом могут быть синусы и косинусы.

– Это актуарные таблицы, своего рода выжимка из записей рождений и смертей по всем английским приходам. С их помощью казначейство сможет собрать капитал, продавая населению ренты; если продать их достаточно много, то, по закону больших

чисел, неизбежно останешься в прибыли!

– Как? Делая ставку на то, что клиенты умрут?!

– Ставка беспроигрышна, доктор Уотерхауз.

– Добрый путь, мистер Локк, я догоню вас завтра в Оутсе.

– Вы можете ожидать самой радушной встречи со стороны Мэшемов. Со стороны же Ньютона…

– Вы забыли, что я знаю его тридцать лет.

– Ах, разумеется.

– …

– …Я могу лишь догадываться, что за интриги вы плетёте, мистер Уотерхауз. Однако признаю, что буду рад вашему приезду. Он снимет с моих плеч огромное бремя.

– Что за бремя давит на ваши плечи, мистер Локк?

– Ньютон болен.

– Сердечная рана?

– Это наименьший из его недугов.

– Я поспешу к нему с тем скромным лекарством, какое могу предложить.

– Мистер Уотерхауз, в моём расписании не предусмотрено ни малейшего перерыва. Кроме как на малую нужду. Соблаговолите присоединиться?

– Как едва ли нужно объяснять вам, мистер Пепис, ничто не доставляет мне большего блаженства, чем отправление этой естественной надобности, но отправлять её вместе с вами, сэр, будет не только удовольствие, но и честь.

– Тогда оставим тех, кому не понять её значимости, и помочимся в обществе друг друга.

– Если вы соизволите свернуть направо, вот сюда, мистер Пепис, то увидите садовую стену, которую я как раз недавно изучал на предмет…

– Ни слова более, мистер Уотерхауз, это великолепная стена, архитектурно безупречная, уединённая, словно созданная для наших целей.

– …

– Ба, мистер Уотерхауз, вы что, покупаете штаны у турок?

– Мне скоро пятьдесят, сэр, что даёт право на некоторые чудачества. Процесс этот доставляет мне такое наслаждение, что я не терплю помех с одеждой – я ловко извлеку свой инструмент и закончу дело, покуда вы ещё будете возиться с пуговицами и пряжками.

– Ошибаетесь, сэр, я отстал от вас на считанные мгновения.

– …

– Не хочется спеть гимн, а?

– Я иногда пою.

– До меня дошёл слух, что вы завтра навещаете Ньютона. Интересно, готов ли у него ответ на мой вопрос касательно лотереи?

– Ещё один способ собрать деньги?

– Скорее способ обычным людям обогатиться за счёт (весьма ничтожных) расходов большого числа других обычных людей. Разумеется, казначейство получит какой-никакой приварок.

– Когда мы создавали Королевское общество, я помыслить не мог, что вы найдёте ему столь разнообразные практические приложения.

– В том-то и дело. Лотерея – игра случая и потерпит крах, если просчитаться математически. Я пригласил Ньютона в качестве консультанта.

– Разумно обратиться к лучшему специалисту.

– Однако он, сдаётся, чересчур занят, а когда находит время ответить на мои письма, то не пишет о вероятности, но обличает меня в сношении с иезуитами или поджоге его лаборатории.

– Довольно. Все, говорившие со мной о Ньютоне в последние несколько дней, прибегали к эвфемизмам и экивокам, подразумевающим, что он повредился в уме.

– Я всегда считал Гука нашим записным сумасшедшим, но Ньютон в последнее время…

– Молчите, сэр. Я постараюсь

докопаться до истины.

– Прекрасно. А теперь на колени, мистер Уотерхауз.

– Простите?!

– Не бойтесь, я сейчас к вам присоединюсь… колени мои с годами гнутся всё хуже… кхе… ох… уф. Ну вот. Теперь помолимся.

– Вы всегда молитесь после мочеиспускания?

– Только после особо знатного, в компании собрата по несчастью, как сейчас. Владыка Вселенной, Твои смиренные рабы Самюэль Пепис и Даниель Уотерхауз молят Тебя об упокоении души покойного епископа Честерского, Джона Уилкинса, который, не стремясь к дальнейшему очищению в Почке Мира, отошёл к Тебе двадцать лет назад. Благодарим Тебя, наделившего нас разумом, благодаря которому изобрели литотомию, что позволило нам, недостойным, задержаться в мире, мочась свободно по мере надобности. Пусть же струи нашей мочи, что, играя на солнце, устремляются на восток сверкающими параболами, будут зримым знаком Твоей милости, как камни в наших карманах вечно напоминают, что мы бренны и мы грешники. Хотите что-нибудь добавить, мистер Уотерхауз?

– Только «аминь».

– Аминь! Прах меня побери, я опаздываю на свой следующий заговор! Бог в помощь, Даниель.

Ибо пламя страстей никогда не просветляет разума, а, наоборот, помрачает его. [30]

Гоббс, «Левиафан»

Первым душевным движением Уотерхауза, как ни странно, было сочувствие к юному Доминику Мэшему. Даниеля бы тоже ошеломило то, что Джон Локк, Николя Фатио де Дюийер и Исаак Ньютон сделали в Оутсе, не видь он Эпсом в Чумной год. А так лаборатория, которую три одиноких еретика устроили в поместье Мэшемов, представлялась лишь бледным подобием того, что Уилкинс и Гук сотворили в гостях у Джона Комстока.

30.

Перевод А. Гутермана.

Впрочем, Даниель вынужден был признать, что всё здесь куда культурнее. Во флигелях имения миссис Мэшем не вспарывали животы собакам. Эпсом (в воспоминаниях) самозародился из почвы, политой кровью и удобренной порохом, – в нём преобладали стихии земли и воды. Оутс, словно привезенная из Франции тепличная лилия, состоял из воздуха и огня. И всё здесь было направлено на поиск пятой стихии – квинтэссенции, звёздного вещества, Божьего присутствия в мире. Солнце сверкало на белых барочных зданиях, поздние осенние розы ещё цвели, сквозь открытые окна в гостиные и галереи лился свежий воздух, и Даниель, идя с Мэшемом по имению, без труда понимал, как молодой и несведущий в науках человек попался на удочку алхимии: поверил, что квинтэссенция пронизывает всё, но это место в особенности, и столь выдающимся мужам непременно удастся её вычленить.

Они наткнулись на Фатио в библиотеке. Вокруг громоздились Библии, написанные и напечатанные на всевозможных языках самыми разными алфавитами. «Протогея» как зачумлённая лежала на отдельном столе в углу. Фатио представил целый спектакль: старательно сделал вид, будто погружён в раздумья и не заметил вошедших. Даниелю следовало обнаружить своё присутствие, чтобы Фатио смог разыграть ещё одну сцену: великодушно уверить, что он не в претензии. У Даниеля не было сил на эту комедию, и он, молча поманив Мэшема рукой, вышел из комнаты. Фатио окружал странный, тревожный ореол хрупкости, словно фарфоровую статуэтку, неосторожно забытую на краю.