Смешенье
Шрифт:
– Многие адепты полагают, что так оно и было.
– Коли так, обычное золото, с которым вы работаете, обеднено квинтэссенцией, Соломоново же, напротив, обогащено.
– И это тоже общее место.
– Ходит слух, что золото царя Соломона нашёл вице-король Мексики, а король бродяг похитил, увёз в Индию и расточил, смешав с обычным, ходящим по свету в качестве денег.
– Так говорят.
– То, что король бродяг профукал, не собрать, не завоевав весь Восток и не изъяв силой его богатств – разве что вы неким магическим заклятием стянете всё золото земли в Лондон и пропустите через плавильные котлы Тауэра.
Фатио выступил вперёд, почти загородив Исаака от Даниеля.
– Теперь, перейдя
– Я объясню, Николя, – вмешался Исаак. – Даниель сказал всё, что по справедливости можно было от него требовать. Он имеет в виду, хоть и не хочет говорить прямо, что ваша теория тяготения – чушь и ослабила мою позицию относительно Лейбница. Возможно, он подразумевает и ваши претензии на соавторство в создании анализа бесконечно малых, каковые, вынужден вас огорчить, совершенно беспочвенны. А равно и то, что вы выдаёте себя за врача и утверждаете, будто вылечили тысячи людей своим новым патентованным средством, а также ваши произвольные толкования Библии и те странные пророчества, которые вы из них вывели.
– Но он ничего этого не знает!
– Зато знаю я, Фатио.
– О чём вы? Признаюсь, Библию легче толковать, чем вас, Исаак.
– Напротив. Я чувствую, что чересчур прозрачен для Даниеля и ещё бог весть для какого числа людей, видящих меня насквозь.
– Для очень небольшого числа – пока, – тихо проговорил Даниель.
– Суть такова: я позволил своим чувствам к вам затуманить мои суждения, – сказал Исаак. – Я оценивал ваши труды, Николя, гораздо выше, чем они того заслуживают, а в итоге зашёл в тупик, растратил годы и подорвал здоровье. Спасибо, Даниель, что сказали мне это напрямик. Мистер Локк, вы деликатно готовили моё нынешнее прозрение. Примите извинения в том, что дурно о вас думал и считал, будто вы плетёте против меня козни. Николя, поезжайте со мной в Лондон, живите в моём доме и будьте моим помощником, когда я продолжу Великое делание.
– Я согласен быть только равноправным соратником.
– Но вы не можете им быть. Один Лейбниц…
– Так и любитесь с Лейбницем! – крикнул Фатио. Мгновение он стоял, словно не веря, что впрямь это выговорил, и, по всей видимости, ожидая, что Ньютон возьмёт свои слова назад. Однако Ньютон уже миновал точку возврата. Фатио оставалось одно – убежать.
Когда он скрылся из виду, Даниель различил далёкий не то стон, не то плач и подумал, что Фатио рыдает от горя. Однако плач становился громче. Даниель на миг испугался, что Фатио возвращается с обнажённой шпагой в руке.
– Даниель! – резко позвал Локк.
Он стоял над Ньютоном, закрывая того от Даниеля. Локк в молодости был врачом и сейчас, по-видимому, вспомнил былые навыки. Одной рукой он сдёрнул груду одеял, укрывавших Ньютона, а другой потянулся к его шее, чтобы сосчитать пульс. Даниель бросился к ним, страшась, что Исаака хватил удар. Однако Ньютон с криком: «Убили, убили!» оттолкнул руку Локка от своей шеи.
Локк попятился. Даниель подбежал к Ньютону и увидел, что тот барахтается, как утопающий. Сила движений была настолько велика, что в какой-то миг приподняла его над креслом. Ньютон упал на каменные плиты, вскрикнул и остался лежать, дрожа, точно натянутый канат. Даниель опустился рядом на колени и тронул его худое плечо. То немногое, что было между костями и кожей, пульсировало от напряжения. Ньютон вздрогнул, как если бы Даниель коснулся его калёным железом, и, ничего не видя, откатился к ножке кресла, которая пришлась ему как раз на уровне живота. В мгновение ока он свернулся, словно зародыш, и всем телом обвил ножку кресла, как годовалый младенец, обнимающий мать
Локк, не отнимая ладоней от лица, проговорил:
– Величайший ум человечества… помрачился. О Господи.
Даниель сел по-турецки рядом с Исааком.
– Мистер Локк, если вы любезно попросите слугу принести мне чашечку кофе, я займусь тем, чем не занимался уже тридцать лет: буду сидеть ночь напролет, тревожась из-за Исаака Ньютона.
– То, что вы сказали, было необходимо, и я никоим образом вас не виню, – произнёс Локк. – Однако я сильно опасаюсь, что он никогда не будет прежним.
– Вы правы. Он будет всего лишь величайшим натурфилософом в истории. И это лучше, чем лжемессия. Ему потребуются годы, чтобы приспособиться к своему новому месту в мире. К тому времени, как он вновь станет собой, я буду вне его досягаемости в Бостоне, Массачусетс.
Бонавантюр Россиньоль – Элизе.
Март 1694 г.
Сударыня,
Пишу в надежде, что письмо застанет Вас в Гамбурге, но опасаюсь, что Вы ускользнёте оттуда раньше. Я смертный, земной человек, а силюсь отправить послание богине, мчащей в крылатой колеснице.
Последнее время я задаюсь вопросом: известно ли Вам бедственное состояние нашей коммерции? Вы можете усмехнуться, ибо ничем, кроме коммерции, не занимаетесь. Однако на взгляд нас, земнородных, Вы парите в ореоле процветания, как святой в нимбе. Кроме Вас, во Франции от голода и нищеты не страдают лишь Ваши друзья Жан Бар и Самюэль Бернар. Бернар потому, что захватил Сен-Мало, разогнал остатки «Компани дез Инд» и снарядил собственную торговую эскадру. Бар – потому что военный флот за отсутствием средств продан в частные руки. Что лучше говорит о положении нашей коммерции, нежели это: французам выгоднее всего вкладывать деньги в пиратский флот, грабящий торговые суда других государств!
И я нимало не сомневаюсь, что капитан Бар безопасно и даже со всеми удобствами доставил Вас в Гамбург, ибо кто в христианском мире может угрожать армаде, столь обильно снабжаемой балтийским лесом и находящейся под командованием столь блистательного флотоводца? (Впрочем, я надеюсь, он поспешит назад, ибо британский флот бомбардирует Дьепп.) Однако я беспокоюсь, что письмо застрянет между Парижем и Гамбургом. Ибо повсюду разорение. Весенний ветер напоён не ароматами полевых цветов и вскопанной пашни, но трупным смрадом – то разлагаются тела погибших в стужу животных. Рис – рис! – везут в Марсель из Александрии, но никто не может его купить, ибо все источники нашей монеты иссякли. Военные слоняются по Версалю, горюя, что не догадались пойти на флот – за неимением звонкой монеты или хотя бы кредита они в этом году не смогут вести кампанию, а вынуждены будут отсиживаться в крепостях, вымирая от болезней и отбиваясь от англичан, при условии, что Англии удастся наскрести хоть два пенса на войну.
Так или иначе, сударыня, известите меня, дошло ли письмо и каков Ваш дальнейший маршрут. Я знаю, что Вас интересует переписка Врежа Исфахняна с родными. Мне придётся долго шифровать этот отчёт. Если верить собранию карт моего покойного батюшки, Вас отделяет от цели три сотни миль извилистой Эльбы, так что времени на расшифровку будет вдоволь. Постараюсь устроить так, чтобы письмо нагнало Вас в Хицакере, Шнакенбурге, Фишбеке или другой деревушке с не менее сладкозвучным названием, коим, согласно батюшкиным картам, предстоит вскорости лицезреть несравненную красу герцогини д'Аркашон и её новорожденной дочери Аделаиды.