Смешенье
Шрифт:
Благодарю Вас, что Вы посоветовались со мной в этом вопросе. Знайте же, что бенефициарием будет Ваш исчезнувший крестник, который сейчас подкрадывается ко мне сзади с луком и стрелами, словно маленький чумазый Купидон.
Элиза.
– Что вы делаете, мадам?
– Заканчиваю письмо. – Она посыпала лист песком, чтобы убрать излишек чернил.
– Кому?
– Самому прославленному и отчаянному пирату в мире, – отвечала Элиза будничным тоном. Она ссыпала песок на землю, сложила письмо и начала рыться в ящиках, ища воск.
– А вы его знаете?
Орудуя бумагой, как совком, Элиза нагребла со дна ящика несколько комочков воска.
– Да.
Иоганн фон Хакльгебер, естественно, захотел узнать больше, чего и добивалась Элиза. Он шёл за ней, как индеец-следопыт, по пустым комнатам Дома Хакльгебера, осыпая не стрелами, а вопросами, пока она искала ложку, свечу, огонь. В ложку Элиза ссыпала крошки воска, добытые в ящике: по большей части красные, но несколько чёрных и естественного воскового цвета. Кусочки внизу расплавились быстро, те, что наверху, упорно сохраняли форму – сходство с оспенными пузырьками было Элизе очевидно.
– Когда воск, или золото, или серебро растекаются от огня, мы говорим, что они плавятся, – сказала она сыну, – а когда они сливаются, называем это смешеньем.
– Папа иногда говорит, что я смешался.
– Со всеми нами так бывает, – отвечала Элиза. – Смешенье – род наваждения, когда то, что мы якобы понимаем, утрачивает очертания и перетекает во что-то иное, имеющее, возможно, другую внешнюю форму, но ту же внутреннюю природу.
Она встряхнула ложку, и куски, плававшие наверху – те, что превратились в мешочки жидкого воска, удерживаемые поверхностным натяжением, – лопнули, выпустив лёгкий аромат давно увядших цветов, с которых пчёлы некогда собирали свою дань. Он был куда слаще характерного оспенного душка, который Элиза надеялась больше никогда не услышать, хотя и улавливала время от времени, пока шла по городу.
Прежде чем красное и чёрное окончательно смешались, она вылила ложку на бумагу и оттиснула кольцо. Печать получилась красная с чёрными и светлыми прожилками, очень красивая. Элизе подумалось, что, может быть, она только что создала новую придворную моду.
Лотар нашёл человека, который согласился отвезти письмо в Йену и передать там другим гонцам, которые доставят его дальше. Посыльный ждал перед воротами с одной осёдланной лошадью и одной сменной. Элиза вручила ему письмо и пожелала счастливого пути. Посыльный вскочил в седло и без лишних слов рысью двинулся по улице. На главной площади он развернул лошадь к западным воротам и галопом скрылся из глаз. Множество любопытных провожали его взглядами из окон торговых домов. Начали открываться двери: из одной, натягивая парик, вышел какой-то господин. Он зашагал к Дому Золотого Меркурия, надеясь получить от Лотара какие-нибудь разъяснения, и не успел добраться до ворот, как его нагнали ещё двое. Все три господина вежливо приветствовали Элизу. Она ответила каждому реверансом, но в дом не пошла, а осталась смотреть, как распространяется новость, и слушать нарастающий гул, с которым Лейпциг возвращается к жизни.
Книга четвёртая: Бонанца
Южные окраины Могольской империи
Конец 1696
О некоторых народах мы говорим, что они ленивы, однако довольно сказать, что они бедны. Бедность есть основа всякого рода праздности.
Озеро жёлтой пыли колыхалось у основания неких кишащих змеями гор далеко на западе. На восток оно простиралось до горизонта; если бы вы отправились в ту сторону и не сгинули в прибрежных болотах, то достигли бы Бенгальского залива. На севере лежала местность, которую отличала от этой одна малость: там находились богатейшие алмазные копи мира. Ею повелевал любимый племянник Аурангзеба Властитель Праведной
Две бамбуковых треноги поддерживали брус, перекинутый через крохотную ранку в пыльной земле. Брус был отполирован верёвкой, скользившей по нему дни напролёт. На конце верёвки, уходящем в колодец, болталась бадья, другой конец был привязан к ярму на тощей холке буйвола. За буйволом располагался тощий человек с палкой. Буйвол трусил вокруг колодца. Время от времени он нагло останавливался и тыкался мордой в пыль, делая вид, будто отыскал там что-то съедобное. Человек заводил с ним разговор. Сначала тон был обычный, затем плаксивый, затем молящий, затем раздражённый и, наконец, гневный. Тут человек пускал в ход палку, и буйвол проходил несколько шагов.
Когда верёвка кончалась, это значило, что бадья вытащена. Человек с палкой что-то кричал двум юношам, прохлаждавшимся в тени бурого вала, который окружал колодец, придавая ему сходство с исполинским коричневым соском. Юноши неторопливо вставали, перелезали через вал, брались за бадью, наклоняли её и выплёскивали на землю несколько галлонов воды. Вода отправлялась на безнадёжные поиски ближайшего океана. Буйвол поворачивал и шёл в обратную сторону.
Все эти люди называли себя словом, которое на их языке означало «народ». Опрокидыватели бадьи принадлежали к одной касте, погонщик – к другой, но все трое могли проследить свою родословную на сто поколений назад, к общему первопредку. Даже если бы Меч Божественного Огня ничего не слышал о Народе, он бы всё узнал, следуя за водой. За тысячи лет ежечасного опрокидывания бадьи вода прорыла в пыли извилистую канаву. Она змеилась в восточном направлении к растресканному солончаку, посреди которого располагалась знаменитая на всю округу Большая яма и прочие чудеса цивилизации. На значительном протяжении канавы взрослый легко её перешагивал. Кое-где приходилось прыгать, а в одном месте прыжок требовал разбега. Короче, у местных детишек никогда не было недостатка в забавах.
По обеим берегам земля была зелёной примерно на расстояние вытянутой руки, а дальше пустыня снова брала своё. С высоты вала у колодца это выглядело так, будто некое индуистское божество макнуло перо в зелёные чернила и бездумно провело им по чистому пергаменту – приблизительно так и верил Народ. Человек, правивший этими людьми последние два года и двести сорок восемь дней, смеялся над их верой, но поскольку она поддерживала Народ в разнообразных сложных обстоятельствах последние примерно две тысячи лет, вынужден был признать, что она не хуже любой другой религии.
Ещё Народ верил, что то же божество разделило канаву (длиной примерно две тысячи шагов) между пятью дочерями первопредка, а также повелело, что на каком отрезке выращивать. Пять областей продолжали дробиться по мере того, как пять каст, вышедших из лона пяти дочерей, делились на роды, которые возвышались либо опускались в результате браков с группами, почитавшимися соответственно более высокими или более низкими, а некоторые и вовсе деградировали из-за отсутствия свежей крови. Так что теперь каждый из двух тысяч шагов по обе стороны канавы кому-нибудь да принадлежал.
Почти все эти кто-то, в цветастых нарядах, сидели на корточках плечом к плечу у своих крохотных наделов, образуя две сплошные цепочки от колодца до Большой ямы. Меч Божественного Огня явился с ежемесячной инспекцией.
Меч Божественного Огня восседал на осле. Его адъютанты, телохранители и слуги шли пешком за исключением двух верховых соваров и заминдара в паланкине.
– Прекрасно, – сказал Меч Божественного Огня. – То есть всё точно как в прошлый и позапрошлый раз.