Смешенье
Шрифт:
– Мистер Локк бы не согласился, – сказала Каролина. – Он говорит, что мы начинаем с tabula rasa.
– Вы, возможно, удивитесь, но я хорошо знаю мистера Локка, – отвечал Даниель, – и мы с ним частенько об этом спорим.
– Что он сейчас поделывает? – вмешался Лейбниц, не в силах сдержать любопытство. – Я начал писать ответ на его «Опыты о человеческом разумении»…
– Мистер Локк последнее время почти безвылазно сидел в Лондоне, участвовал в дебатах о перечеканке. Ньютон предлагает девальвировать фунт
– Почему величайшие учёные Англии столько времени тратят на споры о деньгах? – спросила Каролина.
Даниель задумался.
– В старом мире, мире ториев, в котором деньги служили лишь средством доставить ренту из поместья в Лондон, о них бы столько не думали. Но как Антверпен предположил, Амстердам подтвердил, а Лондон сейчас доказывает, в коммерции заключено не меньше богатства, чем в земле. Как так, никто не понимает, но монеты движут коммерцией, а при дурном управлении вызывают её застой. Посему деньги достойны внимания учёных не меньше клеток, конических сечений и звёзд.
Лейбниц кашлянул.
– Путь в Берлин долог, – заметил он, – но не настолько.
Даниель сказал:
– Доктор пеняет мне за отступление от темы. Я говорил о новом институте в Бостоне.
– Да. Чем он будет заниматься?
Тут Даниель, как ни странно, смешался, плохо представляя, с чего начать. Однако доктор, знавший Каролину куда лучше, сказал: «Позвольте мне», и Даниель с облегчением уступил ему слово.
Лейбниц начал:
– Такие люди, как ваше высочество, склонные думать и копать вглубь, нередко бывают увлекаемы в некие лабиринты сознания – загадки о природе вещей, над которыми можно биться всю жизнь. Возможно, вы в них уже побывали. Первый лабиринт: вопрос свободы и предопределения. Второй: структура континуума.
– Структура чего?!
– Когда вы наблюдаете предметы вокруг себя, например, вон ту колокольню, и начинаете делить их на составные части, такие как кирпичи и цемент, а части на части, то на чём вы остановитесь?
– На атомах?
– Некоторые думают так, – с готовностью согласился Лейбниц. – Однако даже в «Математических началах» господина Ньютона нет попытки разрешить эти вопросы. Он старательно обходит оба лабиринта – мудрый выбор! Ибо господин Ньютон никоим образом не касается вопроса о свободе и предопределении, лишь ясно даёт понять, что верит в первое. И не затрагивает атомов. Мало того, он даже не хочет публиковать свои труды по анализу бесконечно малых! Но не обманывайтесь, будто такие материи его не занимают. Он бьётся над ними день и ночь. Как я, как доктор Уотерхауз будет биться над ними в Массачусетсе.
– Вы решаете эти задачи врозь или…
– Главнейший вопрос, который мне следовало предвосхитить! – хлопнул в ладоши Лейбниц. – И я, и Ньютон подозреваем, что задачи связаны. Что это не два лабиринта, а один большой с двумя входами! Можно войти через любой, но разгадав один, вы разгадаете
– Тогда позвольте сказать, как я поняла вас, доктор. Вы считаете, что постигнув структуру континуума, то есть атомы или как их…
Лейбниц пожал плечами.
– Или монады. Но продолжайте, пожалуйста.
– Постигнув их, вы разрешите дилемму свободной воли и предопределения.
– Коротко говоря, да, – отвечал доктор.
– Атомы мне понятнее, – начала Каролина.
– Вам только так кажется, – возразил Лейбниц.
– Что тут понимать? Это крохотные твёрдые частички вещества, которые сталкиваются…
– Насколько велики атомы?
– Бесконечно малы.
– Как они в таком случае соприкасаются?
– Не знаю.
– Положим, они каким-то чудом столкнулись. Что происходит тогда?
– Они отскакивают.
– Как бильярдные шары?
– Точно.
– Однако представляет ли ваше высочество, сколь сложен должен быть бильярдный шар, чтобы отскакивать? Наивно полагать, что самая примитивная сущность, атом, обладает хотя бы одним из мириада свойств отполированного шара слоновой кости.
– Ладно, хорошо, но иногда они слипаются и образуют агрегаты, более или менее рыхлые…
– Как они слипаются? Даже бильярдные шары к этому не способны!
– Понятия не имею, доктор.
– Никто не имеет, так что не огорчайтесь. Даже Ньютон, сколько ни трудился, не понял, как действуют атомы.
– А господин Ньютон и над атомами трудится? – спросила Каролина. Вопрос был обращён к Даниелю.
– Постоянно, – отвечал тот, – однако его труд зовётся алхимией. Долгое время я не мог постичь столь упорного интереса, покуда не понял, что через алхимию Ньютон силится разрешить загадку двух лабиринтов.
– Так, значит, в своём массачусетском институте вы будете заниматься алхимией, доктор Уотерхауз?
– Нет, ваше высочество, мне более убедительными представляются не атомы, а монады. – Даниель взглянул на Лейбница.
– Уф, этого-то я боялась! – воскликнула Каролина. – Потому что ничегошеньки в них не смыслю!
– Полагаю, мы установили, – мягко произнёс Лейбниц, – что вы ничегошеньки не смыслите в атомах – какие бы иллюзии ни питали на сей счёт. Надеюсь избавить ваше высочество от заблуждения, согласно которому в поисках фундаментальной частицы универсума атомы являются более простым и естественным выбором, нежели монады.
– Чем монада отличается от атома?
– Давайте прежде выясним, в чём их сходство, ибо у них много общего. И монады, и атомы бесконечно малы, однако всё из них состоит; чтобы разрешить парадокс, мы должны обратиться к взаимодействию между ними. В случае атомов это столкновения и слипания, в случае монад – взаимодействие более сложной природы, к которому я вскорости перейду. Однако в обоих случаях мы должны объяснить всё, что видим – скажем, эту колокольню, – исключительно в терминах взаимодействия фундаментальных частиц.