Смирнов. Русский террор
Шрифт:
Рядом стоял Иван.
— Пора, — сказал он.
Антон поднялся с пола, надел пальто, служившее ему одеялом.
— Надо отнести запасные заряды на место. Ты понесешь вот этот, а я два, — сказал Кольцов, беря холщовый мешок с «библиями».
Внезапно Антон понял, что если они сейчас уйдут, то Лиза и Митя останутся наедине. Аглая не в счет. Она последнее время совершенно не в себе.
— Почему я? — хриплым голосом спросил Борисоглебский.
— Я не очень-то доверяю, нашему новому другу, — последовал ответ. — Мы будем действовать, как наметили. Но начнем чуть раньше и встретим не там, где я на его плане указал, а за двести саженей. Это будет только наша с тобой операция, больше ничья. Деньги пополам.
Антон отшатнулся от Ивана.
— Что…
— Идем, — тут грубо дернул его за локоть. — Нечего сейчас спор затевать.
Когда они вышли из дома, лунный серп на небе заволокло тучами. Антон осторожно ступал в потьмах, пытаясь не упасть и подумал, как это вообще похоже на его жизнь. Брести, натыкаясь на неведомое, не имея никакой цели. Впереди смерть. Раньше или позже. Сегодня, или через пятьдесят лет. Нет, он не позволит Мите вот так, в один вечер, примчавшись по случаю, с поезда, стать героем. Антон крепче прижал к себе тяжелую «библию» и поежился от холодного, мокрого ветра.
XVI
Евлампий Григорьевич сидел перед Рачковским ни жив ни мертв. Только-только завершил он свой эмоциональный рассказ, выпив совершенно неприличное количество горькой смирновской настойки.
Антон Данилович смотрел на расстроенного верноподданного и чувствовал значительную досаду. То, что сообщил милый господин Тычинский, означало, что надо, невзирая на поздний час, собирать агентов, давать им подробнейший инструктаж, но самое ужасное — надо просить аудиенции у его высочества, дабы уговорить его остаться дома, а карету пустить по маршруту, чтобы задержать злоумышленников с поличным. Разумеется, князь раскричится. Он скажет, что бездари из Петербурга не в состоянии бороться с мятежниками. Он вызовет шефа московской жандармерии и прикажет тому «разобраться не медля». И тот разберется… Немедленно поскачет в Тишский и возьмет квартиру штурмом, кто бы и что бы там ни было. Если террористы еще там — они взорвут дом, похоронив всех его обитателей и жандармов под его обломками. Если же нет — операцию перенесут на другой день, а Евлампию Григорьевичу придется попрощаться с жизнью. Отвечать же за все предстоит Антону Даниловичу Рачковскому, который должен был «предотвратить», но не сумел. Да еще этот скандал с Ненашевым…
Три часа назад статский советник сам не свой явился в управление и потребовал выдать ему список филеров, кои наблюдают за Морозовым. С этим списком он ненадолго уехал, а вернувшись, заявил, что недавно нанятый на службу Савельев — из бывших уголовников, что категорически запрещено. «Как вы допустили?!» — возмущался Александр Васильевич. А вот так! За двадцать копеек в час бегать по улицам в любую погоду желающих не много. К тому же внешность их должна быть непримечательна. А где нынче таких раздобудешь? Все кинулись в себе индивидуальность подчеркивать!
Рачковский глубоко вздохнул, понимая, что рассерженного Александра Васильевича придется звать обратно и слезно просить о содействии. Возможно, удастся провести операцию тихо, а затем уж с помпой результаты ее представить. И князь ничего не скажет, все ж таки жизнь ему спасли, и шеф московских жандармов Журбяев не успеет вмешаться. Пусть себе дальше землю на Ходынке роет. После задержания троих бомбистов он решил проверить, нет ли где уже установленных адских машин. Теперь вдоль павильонов тянутся длинные глубокие рвы. К коронации обещают засыпать.
Ненашев явился скоро. Курьер застал его в «Эрмитаже» в компании актрисы Андреевой. Александр Васильевич вначале расстроился до безобразия и выглядел убитым, пристыженным и несчастным, что вынужден свою прекрасную спутницу оставить. Потом, сев в пролетку, выдохнул:
— Я б ее кнутом! Зар-раза!
Любовница Морозова, швырявшаяся бриллиантами и отменявшая спектакли через один,
Повстречавшись с Кольцовым, Мария Федоровна узнала, во-первых, что кружок социалистов-революционеров его отверг, но он нашел другой, менее известный, доселе считавшийся больше дискуссионным клубом. Там собиралась молодежь, громко и подолгу доказывая друг другу необходимость демократических перемен и призывая к переустройству России. Охранка на этих безобидных крикунов внимания не обращала. Ни разу никто из них не был арестован. А когда хозяйку этого «салона» пригласили все же в управление, она пришла вся в черном и сразу сказала, что за свободу готова идти на каторгу. Когда ей сказали, что деятельность их вредной не считается, она вроде бы даже обиделась.
Кольцов подобрал этот безобидный кружок из юных бунтарей, горящих желанием о себе заявить, и менее чем за год превратил его в настоящую боевую группу, готовую к самым отчаянным и безрассудным действиям.
— Ах, дорогой, Александр Васильевич, — с покровительственными интонациями в голосе, говорила Андреева, — вы не успеваете за молодежью. Вам все кажется, что они пошумят да затихнут. А нет. Прошло время безобидных либералов-болтунов. Им на смену пришли люди, для которых ничего святого нет, лишь цель абстрактная. И жизнь они ни во что не ставят, ни свою, ни чужую. Я бы на вашем месте не шпионов ловила, а на юношество взор перевела. Да не в том ключе, в каком ваше ведомство с ними обычно разговаривает. Монархия должна быть ограничена, для нее это единственный способ выжить. Цесаревич должен отречься. Только так он спасет свой народ от кровопролития.
Мария Федоровна имела удивительную способность усваивать чужие мысли и выдавать их потом за свои собственные. Единственное, что хотел знать Ненашев, — чьи именно мысли она излагает. Для Саввы Тимофеевича что-то больно мирно, а для Рябушинского слишком сложно.
XVII
Лиза сидела в гостиной за ломберным столом, держа чашку двумя руками, и глядела перед собой, почти не моргая. Митя подошел к ней, сел рядом. Он хотел сказать то, ради чего оставался в этой квартире целый день. Бесконечно длинный день.
Лиза тенью ходила за Иваном, хоть и делала вид, будто это случайно. Митя ходил следом за Лизой, тоже делая вид, будто это случайно, и со всем соглашался, говоря себе, что видит дурной сон. Впрочем, не только из-за Стекловой он оставался. Податься ему было некуда. Дома маменька с разговорами про Шрейера, чтоб ему чертей в печенку! Пару раз Митя злорадно представил маменькины истерики и обмороки, когда станет известно, что ее сын, воротившись из-за границы, принял участие в покушении на великого князя. Было в этом что-то необъяснимо сладкое.