Смоленская Русь. Княжич 1
Шрифт:
Въехали мы в эту деревеньку по плохо приметной, заросшей лесной просеке. Отряд состоял из Никифора, местного тиуна, моих дворян и десятка дружинников во главе с неизменным Перемогой.
Жители этой утопающей в лесу деревушки, все как один выстроившись вдоль домов, склонили в поклоне головы. Значит, определил я, здесь проживают вольные людины или смерды, если бы были холопы, то при нашем появлении упали бы на колени. Такие уж на Руси порядки.
– Дозволь слово молвить, княжич! – обратился ко мне один из мужиков, видать староста поселения.
Я
– В избе у Сорника мы ужо накрыли стол яствами, свежатина лесная есть ...
– Потом! – я нетерпеливо махнул рукой. – Хотя, вон, пускай дружинники садятся явствовать, а ты мне покажи своё хозяйство!
Дружинники, дождавшись одобрения моего приказа со стороны Перемоги, последовали в избу, от которой доносился будоражащий желудок запах печеного мяса и квашеной капусты. А в это время мужик запнулся, силясь понять, что именно меня интересует, но ему тут же подсказал Никифор.
– Покаж, Ермил, княжичу свою пасеку с ульями!
– А ... милости просим, Владимир Изяславич! – и мужик кабанчиком метнулся вперёд, обгоняя наших лошадей.
То, что мы приближаемся к ульям, я понял по характерному жужжанию, усиливающимся с каждым шагом, а вдали уже виднелась пасека с множеством однотипных деревянных домиков.
– Княжич, дальше лучше пешком, иначе лошадей закусают! – произнёс слегка запыхавшийся пасечник. – Да и людей могут ненароком запросто пожалить! Злые они! Может, ну оно, так, с дали поглядишь?
Я подумал, что действительно, пчёлы–то дикие, лесные. Селекционной работой над ними никто и никогда не занимался. И тут, получше приглядевшись, я заметил, что лицо Ермила какое–то синеватое и подозрительно опухшее.
– Пчёлы покусали? – спросил у старосты.
– Они, родимые! – с улыбкой согласился Ермил.
– Как пчёлы прижились? Трудно ли их было заселить? Сколько всего ульев? – Я всё–таки решил отказаться от близкого знакомства с пасекой, своим фейсом очень уж не хотелось рисковать.
– Пчелиных роев по–весне тьма тьмущая, весь лес гудит! С мужиками, да сыновьями роёв пчелиных набрали на все три десятка ульев. Пожалили нас, конечно, пчёлки хорошо. Ну, да мы люди к ентому привычные! В улью положили вощину с медком, подержали малось там рои. Им в домиках, видать понравилось, только несколько роёв слетело, а остальные прижились.
– Ну и как тебе теперь нравиться пасечником быть, лучше, чем борти ставить?
– Конечно! Я теперь в лес хожу токмо на ловлю зверя, больше дел могу по хозяйству сделать!
– Осенью, когда мёд соберёте, велю всем вам – мужикам и сыновьям, кто постарше, проехаться по княжьим бортническим деревенькам. Будете с тамошними бортниками делиться своим пасечным опытом, да по одному улью оставите им, как образец для подражания, повторения. Большого труда смастерить улей нету, особенно, когда перед глазами уже готовый есть. Никифор – я указал на главного княжеского бортника, – выделит возничих вам в помощь, выдаст пару сотен ульев, да приплатит вам деньгами
– Сделаю, Владимир Изяславич, – бортник поклонился. – Хороша у тебя придумка, знающих людей по весям пустить! А я, по повелению твоего отца голову ломал, хотел ужо бортников сбирать, да сюда их, для показа привозить. А по–твоему много лучше выходит, никого не надо сейчас никуда везть, да от дел отрывать! А по зиме мы всё сладим, на пару десятков мужиков саней я найду, да запущу их по всему княжеству!
– Вот и договорились! Поэтому, ты Ермил, да другие твои соседи–пасечники всё примечайте, а зимой будете опыт свой передавать, рассказывать и, если надо, показывать, как вы научились по–новому с пчёлами обращаться.
– Слушаюсь, княжич! – с задумчивой миной лица поклонился староста. Ему пока было не совсем понятно, что от этого поручения ждать – добра или худа.
Глава 4
Глава 4
Лето 1233 г.
В двадцатых числах июня месяца я вновь объявился в Гнёздове. Строительные и производственные площадки были залеплены засохшей глиной. Люди собранные здесь кто добровольно, кто принудительно, жили по–звериному, в сырых землянках, утопающих во время дождя в воде, или в лучшем случае, в построенных на скорую руку срубах, крытых дёрном.
Тем не менее, работа под присмотром княжеского тиуна активно велась.
– Пётр, надо бы людей из землянок в срубы переселить, а то, как бы люди не захворали от сырости.
– Ничёх! – Пётр, лишь махнул рукой, – до осени как–нить перебьются. Сейчас у нас каждый день на счету, нельзя время зазря терять, а кто из этих останется, – он указал на разбросанные в беспорядке землянки, – осенью, до первого снега успеют обустроиться.
– Ага, – подтвердил командир дислоцированной в Гнёздове дружины, десятник Аржанин. – В землянках живуть не только твои, княжич, челядинники, но и множество «охочих» людишек. Пускай дурней еще, где ищут, чтобы их задарма обустраивали, да жильё ладное справляли! Всё равно они зимой кто куда разбредутся, глину копать немочно будет!
Я кивнул головой, соглашаясь с подобной аргументацией.
– Хвались успехами, Пётр, – я вновь обратился к тиуну.
С его слов вырисовывалась следующая картина. Десяток формовщиков сумели заложить около 20 000 кирпичей–сырцов.
– И самое главное, княжич, вчерась вынули из печи изготовленные по измысленный тобой брусковой формы плинф… эээ … кирпичи, как ты их прозвал, – говорил тиун, а сам прямо весь от радости светился, – так вот, вынули их, попорченных кирпичей как обычно и бывает, каждый 5–6–й, зато остальные кирпичи все на загляденье, спытали их на крепкость, так они куда как лучше плинф оказались. А самое главное, как ты княжич и говорил, кирпичей в печи можно в два раза больше поместить и обжечь, чем плинф.