Смоленский поход
Шрифт:
— Миша, горе ты мое луковое, — проговорил я, — ну какая нелегкая тебя к воде потянула, и где холопы твои? Ладно, чего причитать, ну как кто тут есть разденьте стольника, да натрите вином хлебным, а то занедужит, не дай господи. Ну и внутрь, разумеется, пусть примет и спасителю не забудьте.
Буквально через пару минут все было исполнено и раздетый донага и растертый водкой рында, завернувшись в рядно грелся у костра застенчиво улыбаясь. Его спаситель грелся рядом тоже переодетый в сухое. Впрочем, Панин пострадал куда меньше боярича. Как раз к этому моменту поспела каша и скоро мы все дружно поочередно черпали ложками ароматную кашу из стоящего
— Эх, — немного удивленно спросил Романов когда мы насытились, — где же такое видано царь вместе со всеми хлебает кашу, будто простой ратник.
— Это все оттого, — отвечал я с набитым ртом, — что кравчий у меня безалаберный.
— Это как же, — изумился Никита.
— Да вот так, кабы он государю своему поднес чарочку, тот бы глядишь и расхрабрился и нагоняя слугам своим нерачительным дал, за то, что чести его царской не блюдут. А по трезвому что же, каши дали и слава богу!
— Государь, да как же я тебе налью чарку, когда ты сам запретил в походе бражничать? — Изумился мой кравчий, — да и кто тебе ее подавать будет, когда у нас один стольник, да и тот голозадый в дерюгу завернулся.
Собравшиеся вокруг услышав что говорит Вельяминов дружно заржали, над смутившимся Мишей. Тот, покраснел, как красна девица и сконфуженно замолчал.
— Хотя Никита Иванович если не пьянства для, а здоровья ради, то и не грех. Ну-ка налей стольнику и спасителю его ради согрева.
Кравчий не чинясь достал сулею и два серебряных стаканчика и на булькал в них вина.
— Михаил-ста и Федор-су, царь жалует вам по чаше вина, — провозгласил он торжественно.
Награжденным ничего не оставалось как подняться и поклонившись в мою сторону выпить их содержимое.
— Однако вина мой кравчий не больно много с собой взял, посему объявляю, что больше никому наливать не будут, пусть в воду не сигают, — продолжил я смеясь.
Собравшиеся вокруг снова встретили мои слова взрывом хохота, а я, подвинувшись к Романову, пояснил ему вполголоса.
— Так уж у меня заведено Миша, что в походе я от своих ратников никакого отличия не имею. Они сыты, значит и я сыт. У них в сумах пусто, значит, разобьем врага, а потом вместе и поедим. Так-то вот.
— Спасибо государь за науку, — поклонился мне рында.
— Да не за что, давайте спать ложится. Завтра вставать надо рано, да в Ржев наведаться, а то там ляхи совсем зажрались… в смысле, заждались нас.
Тем временем, одежда Романова просохла над костром и он конфузясь стал одеваться.
— Эх, Миша — Миша, — покачал я головой. Где же ты такую челядь набрал? Тебя кой час уже нет, а они еще и не хватились! Ладно, ложись где-то здесь, да вон хоть с Федькой рядом, а утром разберемся, где твои холопы. А чего, он тебе на ночь расскажет, как до девок ходил, по нему, видать, он злой до девок-то! Ведь злой Федя?
— Нет, государь, я смирный, — постным голосом отозвался Панин, — сызмальства все больше постом, да молитвою пробавляюсь.
— О, как, — протянул я, — тогда понятно как ты ко мне попал. Я ведь сам такой, все больше постом и молитвой. И Кароль вон тоже молитвенник не из последних, а уж если вспомнить, как Анисим в Мекленбурге молился, ведь малым делом чуть лоб не расшиб! Ну ладно, раз про девок никто не хочет рассказывать, давайте спать.
Поднявшись рано утром чуть свет, я велел седлать коней. Михальский, правда встал еще раньше меня и успел уже вернуться из разведки.
— Все спокойно, государь, — доложил он.
— То-то что спокойно, надо к Ржеву идти не мешкая, а там и возвращаться. Далековато мы от своих оторвались.
— Всегда бы вы, ваше величество, были так осторожны и рассудительны, — не преминул указать мне мой телохранитель.
— Но-но! я и есть самый осторожный и рассудительный, а как найдется кто-то осторожнее меня — убью на хрен, и снова стану самым осторожным!
Рядом раздалось какое-то причитание и сразу стало понятно, что спохватившиеся наконец холопы Романова после недолгих поисков нашли-таки своего непутевого господина. Оглянувшись, я увидел благообразного, седого, но еще довольно крепкого старика и здоровенного детину ростом с коломенскую версту с глуповатым выражением на лице. Старик шумно радовался нашедшемуся бояричу, не забывая выговаривать детине за то, что тот-де проворонил молодого хозяина. Последний, впрочем, ничуть не гневался на них и лишь глуповато улыбался.
— Вот что любезные, — обратился я к холопам, — за то, как вы следите за своим господином, следовало бы вас вздернуть на ближайшей осине! Но не ждите, что вам удастся так легко отделаться, как вернемся в Москву, обязательно расскажу про вашу службу инокине Марфе, вот тогда вам точно небо с овчинку покажется!
Холопы, сообразившие, что перед ними царь повалились в ноги с криками — «не погуби». Я довольный произведенным эффектом вскочил на коня и крикнул Мише:
— Не отставай, а то и впрямь потеряешься! — и тронул бока Волчка шенкелями.
Ржев некогда бывший столицей отдельного княжества за время смуты совсем захирел. Стоявший в нем небольшой польский гарнизон, как оказалось, давно не получал жолда* и от безденежья, составив конфедерацию в полном составе усвистал куда-то в Литву.
—---
*Жолд. — Жалованье польских военных. От него же название жолнежь.
Заняв своими войсками город я, наконец, решил, что приключений пока достаточно и надо дождаться подхода основных сил. Выполнившего свою задачу Казарина я послал назад в Вязьму с приказом Пушкареву, как только подойдет армия Черкасского, не мешкая двигаться на соединение со мной. По моей задумке князь Дмитрий Мамстрюкович продолжит наступление на Смоленск, а я пойду севернее, отрезая вражеский гарнизон от Литвы, в направлении крепости Белой где стоял довольно сильный вражеский гарнизон. Пока же мои солдаты приводили себя в порядок и залечивали раны. Только незнающий усталости Михальский рыскал со своей хоругвей вокруг собирая сведения и громя мелкие банды разбойников и мародеров. Оставшиеся в Вязьме войска подошли через двенадцать дней и я с удивлением увидел рядом с Анисимом покачивающегося в седле Петра Казарина. Выслушав доклад Пушкарева о прибытии, я вопросительно уставился на бывшего стрелецкого сотника.
— Невели казнить великий государь, — снял тот шапку, — а только боярин князь Черкасский, воеводой в Вязьме поставил стольника Пушкина, а мне сказал невместно воеводой быть.
— Вот как, — проговорил я напряженным голосом, — а грамотку мою князенька, в которой я тебя воеводой поставил, видел?
— Видел.
— Дозволь слово молвить, государь, — обратился ко мне Пушкарев.
— Говори.
— Князь Дмитрий Мамстрюкович, назначил Пушкина временным воеводой еще до того как Казарин приехал, а ты сотника первым воеводой велел поставить. Пушкину же как он есть в московских чинах, под ним невместно ходить и потому князь просил грамоту твою не оглашать, дабы в делах замятни не было, и об том тебе в грамоте отписал и просил не гневаться.