Смотрящий по неволе

Чубаха Игорь Викторович

Строй зашатался. Пацаны зашушукались, самые отважные посмели открыть варежку:

— Не гони нас, Шрам!

— Нас же город застебет!

— Мы оправдаем!

— А кто сказал, что я вас гоню? — сыграл непонятку Сергей Шрамов, — Кто сказал, что такая бравая грядка мне лишняя? Остальные под началом Лехи отправляются на комбинат. И там, на нашем любимом нефтяном производстве вы, бакланы, должны повести агитацию в кругу работяг против гнусных америкашек, желающих наш завод оттяпать. Среди вас члены профсоюза есть?

Толпа растеряно загубошлепила.

— Как

нету!? Вы что, не знаете, что профсоюз — это защитник рабочего класса? Немедленно чтоб все вступили! Леха, проконтролируй! — Шрам устало зевнул, — Тогда так: сперва всем вступать в профсоюз. Есть у нас в городке такой правильный человек — Андрей Юрьевич. Его уважать как меня, и только по имени-отчеству обращаться! И чтоб без бычьих словечек, иначе секелем нахавырю! Так вот, Андрей Юрьевич вам прочитает популярную лекцию — кто есть на самом деле наш главный враг. А далее уже, как говорилось, вперед и с песней на ту родную проходную, что в люди выведет всех нас.

Шрам ни на миг не сомневался, что после такой громкой объявы его планы подписаться за профсоюз станут широко известны. Шрам прекрасно врубался, что до сих пор были детские игры, а серьезный махач только начинается. Шрам в полном сознании прикидывал, что прежде прятавшиеся за шпаной темные силы теперь просто обязаны сделать ответный ход. И надеялся. Что готов к этому.

И ответный ход не заставил себя ждать.

* * *

— О! Какими судьбами? — майор подобострастно поймал протянутую руку двумя руками и затряс, шелестя спущенными подтяжками. Прохиндейская рожа майора расплылась в столь радушной улыбке, будто не существовало для него большей радости чем лицезреть и трясти клешню столь дорогого гостя, — А я тут по-домашнему, — как бы оправдываясь за неуставной затрапезный прикид, майор за руку потащил гостя в кубрик.

— Как говорится, давно не виделись, Иван, — предъявил в улыбке зубы Виталий Ефремович и уверенно шагнул в спертый воздух кубрика. Он не мог не поморщиться, узрев, во что майор превратил нутро новенького катера за какую-нибудь неделю. Все те же шкурки от колбасы и бананов, пробки и пепел на ковролине. Пятна, пятна, пятна от пролитого из консервных банок масла.

Следом за Виталием Ефремовичем, твердо ставя ноги на рифленые сегменты трапа, в кубрик спустились Словарь, Малюта и Пырей. Иваныча от такого нежданного явления прошиб пот по всей спине. Даже задница мокрой стала.

— Что ж вы такой толпой-то? — растерянно прошамкал майор, — А вдруг видел кто?

— Не дрейфь, проверялись, — хмыкнул Словарь без прежнего почтения и водрузил на столик полиэтиленовый пакет, в котором вкусно шуршало и смачно звякало. Свою кликуху Словарь получил, потому что женился на интелигентной бабе — тянуло Словаря на интелигентных. Но она больше в словарях рылась, чем на кухне горбатилась, вот он ее и послал подальше. А кликуха прилипла.

— Отмечать наш профессиональный праздник будем, — процедил из-за спины Виталия Ефремовича Малюта, и по его голосу было не просечь, с угрозой это сказано, или обыкновенно.

— Ну тогда присаживайтесь, гости дорогие, — попытался изобразить из себя гостеприимного хозяина мент и суетливо стал сгребать на газету мешающий по столу мусор, — А какой праздник? День строителя?

— День животновода, — обозначил свое присутствие словом и Пырей. Его хищный острый нос сперва приценил все углы в кубрике-каюте, прежде чем Пырей нашел себе откидную баночку у трапа и сел.

— Не понял юмора, — посмел сказать Иваныч.

— Праздник мокрых штанов, — объяснил Виталий Ефремович, — Как пишут в красивых книгах: «Праздник похороненных надежд».

Слово «похороненных» Ивану Иванычу очень не понравилось, и он инстинктивно поскреб ногтями кадык:

— Ну, обыграл нас этот Храм. Так это только пока. Он ведь, пока лепил горбатого, восемь раз подставился. И мне теперь осталось только взять его тепленького под белы рученьки. Так что, гости дорогие, все путем.

— Все путем, — загадочно повторил за ментом Малюта и не чинно, а вверх тормашками высыпал содержимое пакета на стол: пузырь «Синопской», банка оливок, хлеб, буженины с полкило.

— Все путем, — тоже глухо повторил Словарь, выдвинулся вперед и одну за другой стал выставлять из карманов на стол литровые бутылки «Бифитера». Первая, вторая, третья, четвертая… пятая.

— Куда ж столько!? — всплеснул руками Иваныч, — Тут до поросячьего визгу упиться можно!

— А нам визжать по-поросячьи только и остается, — так никуда и не присел брезгливо морщащийся Виталий Ефремович, — Повизжим за упокой похеренных надежд.

— Виталий Ефремович, — Иваныч позволил себе возразить, хотя недобрые предчувствия заставляли горло сипеть, — Не все так кисло, как кажется. Теперь Храм у меня в руках. И я уже подписал бумагу о его задержании. Завтра утречком мои лейтенантики наведаются к нему в офис…

— Что-то дочка твоя тебя навещать перестала, — отмахнулся от подробностей Виталий Ефремович, — Не любит?

— У молодых своя жизнь, — по инерции ответил майор и запоздало напрягся, — А при чем тут моя дочь?

— Так, к слову. Не бери в голову. У тебя в этом гадюшнике чистые стаканы найдутся?

Иван Иванович вздохнул облегченно и засуетился:

— Стаканы? Это я мигом, — пошарил в подвесном шкафчике. Не нашел. Поглядел на полке. Не обнаружил. Двинулся к шкафчику между Малютой и Словарем.

И тут Малюта со Словарем подхватили мента под локти и со всего маху двинули лбом об переборку. И так три раза, чтоб не рыпался. И усадили меж собой уже совершенно другого Иваныча, обломанного и завявшего.

Пырей в свою очередь живо подхватился с места и из широких штанин достал рыжий медицинский шланг и веселенькую пластмассовую воронку.

— Глотай! — сунул он конец шланга в зубы майору.

— Ребята, зачем? — пуская кровавые пузыри, загундел плавающий глазами Иваныч, — Не надо. У меня все на мази. У меня бумаги на Храма подготовлены. Он восемь раз прокололся. У него целый букет статей, завтра утром я к нему в офис лейтенантов отправлю. А если со мной что случится, так в Вирши комиссия нагрянет. Такой кипеж поднимется!..