Смотрящий по неволе
Шрифт:
— Сейчас? — не шибко удивился привыкший к резкой смене задач хакер.
— Ну… Минут пять еще есть, — посмотрев на снятые в память об Александре Павловиче с зачеркнутого Пырея котлы, потом на схему оперовских маршрутов, определился командир.
Жгла Сергею кожу сквозь ткань кассета. Во-первых, если по дороге заметут, то кассета не сыграет на цели самого Шрама. Ее присовокупят к вещдокам, и какой-нибудь следак просто получит в зависимости от коммуникабельности звездочку или шило в почку. Во-вторых, не верится, что те, кто в шутку назвался политически агрессивными белорусами, перестали пасти Сергея Шрамова, поверив, будто через неделю он
Из переулочка вырулила пара сероголовых, по форме… пошла расстреливать глазами улицу в противоположную сторону.
Отдавать, или не отдавать? Знал бы сергей про такой затык заранее, обучился бы компьютерной премудромти у того же Антошки, перевел бы звук в компьютерные цифры и заслал бы на потаенные адреса в интернете. Знал бы — где упадешь — перинку подстелил. Отправить кассету с пацанами из второго набора?
— Значит так, — сворачивая газету, заговорил Шрамов, — Каждый канает в одиночку. Завтра в четырнадцать ноль-ноль пересечемся на «Техноложке» у игровых автоматов. На выходе с эскалатора. Если меня не будет завтра, торжественная встреча перекраивается на послезавтра. Если я не объявлюсь послезавтра, значит мы разошлись, как в море корабли. Тебе остается вся техника на хазенде в Виршах и щепотка лавэ на текущие расходы, — Сергей сунул бойцу аналогичную пачку сотенных в банковской упаковке.
— А доллариями нельзя?
— Не пухни, — хмыкнул Шрам.
В пользу того, что Антон не ишачит на постороннего дядю, малявилось такое соображение: врядли немеряно крутые гереушники не вмешались бы сами, начни хачики в застенке над непростым пацаном измываться.
— Ну будь здоров, — выпрямился с лавки Шрамов, сверившись с тикающим наследством Александра Павловича. И не оглядываясь, пописал прочь.
Шрам не воспользовался разведанным дядькой Макаром маршрутом, береженого Бог бережет. Свернув в глухой и пыльный транспортный проезд, Сергей тормознул частника, и тот в два притопа педали подкинул нелегала к главным воротам Виршевского нефтекомбината.
Здесь как раз все было готово к отправлению. Безшумно работали моторы двух иностранных расписанных рекламой масла «Мобил» навороченных по последнему слову техники автобусов. Вокруг курлыкала не по русски пестрая толпа отъезжающих. Вся та шелупонь, которую помпезно приволок на хвосте в Вирши и бросил мистер Смит: клерки, секретутки, обслуга.
Махнув перед носом изготовленной Антоном карточкой, Шрам пришпилил ее вместо ордена и сунулся в остужаемый кондишеном салон. Запирающий проход подтянутый мальчик в серой, похожей на ментовскую, форме что-то спросил.
— Донт андэстэнд, — надменно отчеканил Сергей, отодвинул мальчика плечом и внедрился в искусственную прохладу салона. Что там было накалякано на карточке, Шрам не знал, но что-то именно такое, разрешающее хоть на голове в иностранном автобусе стоять. И в спокойной обстановке понюхать и пощупать низовых америкашек. Авось, и барабан среди них удастся воспитать.
Забравшись поглубже, Сергей нашел незанятые кресла и сдвинулся к окну. Рот зафиксировал на белозубой улыбке, а глазам приказал бросать косяки во все стороны. Из всех возможных путей отступления из Виршей, это был самый кучерявый вариант, но и он мог дать осечку.
Минут пятнадцать ничего не происходило. Разве что набившиеся в автобус
В один из косяков Шрам зафоткал вошедшего в автобус и как-то не по делу профессионально пристально стрельнувшего вдоль кресел шурупами архаровца. Просек тот что-либо в неяркой атмосфере салона, шут его знает, но колючеглазый индивид нашел себе место на переднем сидении и сделал вид, что так и надо. Наверное, у архаровца тоже имелась какая-нибудь ксива для мальчика на входе. И если до этого Шрам бодрился, а в душе сопли жевал, перебирал в уме измены и пересчитывал зубья у вил, то тут же подобрался, поджался, собрался и превратился в опасную бритву.
Автобус тронулся, америкашки загалдели, как стая сорок. Через три ряда спереди зашипела открываемая «Фанта». Через пять минут автобус оказался за пределами Виршей.
А в оставленных Виршах по Шрамову, пардон, по Храмову крепко скучали.
— Вы уверенны, что Храмов еще в городке? Что он еще не просочился сквозь заставы, не слился в реку по коллекторной трубе, и не улетел, как немецкий шпион, на аэростате? — зарычал на подчиненных начальник комиссии подполковник Среда.
Подчиненные смотрели кто куда, лишь бы не в гневные глаза начальства. Кто на облупленный сейф, кто на важный портрет главного генерала по Ленобласти.
— Уверен, — под нос промычал лейтенант Яблоков, — Весь следующий из города транспорт проверяется на двадцатикилометровых отметках. Врядли этот уголовник додумается аж двадцать километров пехом от Виршей уматывать. Тем более, по оперданным, он при деньгах. Километра три оттопает туристом и начнет попутку ловить.
— Уверен, — пробурчал лейтенант Готваник, — Источники сообщают, что только за сегодняшний день очень похожего на описание человека видели семнадцать раз, а однажды в одно и то же время в четырех разных местах: в магазине «Франт», в шашлычной «Дядя Ваня», в ремонтном цеху Виршевского комбината и на спортивной площадке дома престарелых.
— Так какого… ваши сотрудники не могут его задержать?
— Вот посмотрите, — обиженно пробурчал лейтенант Готваник и подвинул к подполковнику исчирканную фломастером карту Виршей. Город на ней был похож на отпечаток великанского сапога. Овальная блямба рифленого улицами жилмассива и комбинат в форме каблука, — Здесь отмечены все маршруты патрулирования. Вот, например, цифра «три», а вот «двадцать четыре». Это значит, что означенную улицу патрулируют три одетых по гражданке опера и проходят по улице каждые двадцать четыре минуты. (Если бы за этой сценой наблюдал дядька Макар, он бы всыпал Филипсу за погрешность в две минуты по первое число).
«Перелески да проселки, но не видно ни шыша. Я лежу на верхней полке, рядом жмутся кореша.» — вспомнил песенку Сергей и попытался представить, как его кореша делают ноги из Виршей, кто на попутках, кто на электричке.
— Ты есть русский? — прочитала негритоска бирочку на груди соседа.
— Я есть русский, — шире ощерил пасть Шрам, что при желании можно было посчитать за подчеркнутое радушие.
— Иц э бьютифал! Меня зовут Эпифани! — запищала от природной брызжущей через край радости дочь угнетенного народа.