Смуглая леди (сборник)

Домбровский Юрий Осипович

негромко ей рассказывала. И, по смыслу ее рассказа, у его молодой жены тоже было

печальное, задумчивое и благочестивое лицо, но когда пастор вошел, она с такой

быстротой вскинула на него живые, черные, как у жаворонка, глаза, что Кросс невольно

улыбнулся. "Ну что ж, подумал он, - у Мэри хороший муж - разве ей понять эту

несчастную?"

– Вот так и живем!
– громко, со скорбной иронией окончила Анна Шекспир, уже прямо

глядя на пастора.
– Здравствуйте,

достопочтенный мистер Кросс, а я вот вашей жене свои

старушечьи...
– и она сделала движение встать.

– Сидите, сидите!
– учтиво испугался пастор.
– А я вот тут, - и, пододвинув третье

кресло, он сел с ними рядом.

Матушке Анне Шекспир только недавно исполнилось пятьдесят пять, у нее было

плоское лицо, большие, крестьянские руки с узловатыми, тупыми пальцами и черты

резкие и прямые, как у старой деревянной Мадонны, завалявшейся на чердаке еще со

времен Марии Католички. И голос у матушки Анны был тоже по-крестьянски грубый и

звучный, но когда она горячилась или смеялась, то все ее неподвижное лицо озарялось

изнутри блеском крупных, круглых зубов. Посмотришь на такую бабищу и подумаешь:

"Такая, если что не по ней, сразу сгрызет".

И, судя по рассказам, Анна в девках и верно была такой, но прошли года, народились

крикливые дети, незаметно подошла старость, и вот произошло "укрощение строптивой": теперь Анна робела и перед голосистыми дочерями, когда они начинали орать друг на

друга и начинали требовать то того, то другого (их у старухи было две - Сюзанна и

Юдифь), то перед мужем Сюзанны - противным, самоуверенным человеком с наглой и

вежливой улыбочкой шарлатана (он и в самом деле был доктор), то перед своим блудным

мужем - молодящимся лондонским хлыщом в плаще и с дворянской шпагой на боку. Его-

то пастор просто ненавидел. В три года раз он вдруг вспоминал, что в родном захолустье у

него осталась семья, дом, - два дома даже, старый и новый, - старуха жена, которая старше

его на семь лет, и две взрослые дочери, и на все это надлежало бы взглянуть хозяйским

оком. И тогда он с легкостью театрального предпринимателя, для которого все на свете

одинаково важно и на все равно наплевать, доставал где-то лошадь и верхом прискакивал в

Стратфорд. Пастор видел его несколько раз (в последнее время он что-то зачастил).

Шарлатан был тогда одет джентльменом, кутался в тонкий зеленый плащ и звенел

шпорами. Стоя в церкви, он расточал улыбочки и с величайшей готовностью

раскланивался на все стороны. Уж по одной улыбочке можно было понять, из какого

гнезда вылетела эта птица и много ли ей дела до старухи жены, двух дочерей, скромной

апостольской церкви в Стратфорде и всего Стратфорда вообще. А старая Анна, эта

голосистая и здоровая, как медведица, дурища, ходила перед ним на цыпочках и млела от

одного его голоса. А от чего тут млеть, скажите пожалуйста, на что тут смотреть?!

И, откашлявшись, пастор сказал:

– Живете-то вы неплохо, матушка! Я недавно проходил мимо вас и любовался домом.

Такой дом тысячу лет простоит. Мэри, - обратился он к жене, а ты бы...

И его понятливая жена сейчас же плавно встала со стула и сказала:

– Миссис Анна, так, значит, вы потом пройдете на кухню, я вам кое-что покажу.

Когда она ушла, Анна подняла на пастора большие желтые, как у умной собаки, глаза

и посмотрела прямо, скорбно и просто.

– Ну, значит, приезжает?
– бодро спросил Кросс, подвигаясь к Анне.

Та кивнула головой.

– Да, я уже слышал, у них там театр сгорел, что ли?.. Что, письма от него не

получали?.. Ах, получили все-таки! А ну, покажите-ка!..

Анна протянула пастору сложенный лист бумаги. Тот развернул его, пробежал глазами

и положил ей на колени.

– Ну, а что говорят дочери?
– спросил он, и по тому, как старуха замедлила с ответом, понял: говорят они неладно.

– Ну, да-да, - понятливо кивнул он головой, разговоры-то, конечно, идут у вас всякие, и

я представляю...

– Юдифь говорит, - тяжело выговорила старуха, - пришло время, так он и о доме

вспомнил, кутилка!

Юдифь была младшая, незамужняя дочь. Она отца терпеть не могла, а мать свою ела

поедом.

– Так? А Сюзанна?
– спросил пастор.

Анна только рукой махнула.

– Но она, кажется, вообще недолюбливала отца, вскользь вспомнил пастор.
– Я помню, когда вы еще покупали дом... там что-то такое было...

– Ну, тогда-то она, положим, долюбливала!
– с горечью воскликнула старуха.
– И все

"они его тогда любили! Ну как же! Бывало, покоя не дают: "А когда папа приедет?", "А

когда папа приедет, подарки нам привезет?" Вот как было тогда! А как стали-то

повзрослее...

– Да, - сказал пастор задумчиво, - дочери повзрослели и отошли от отца. Когда наши

дети вырастают, они начинают судить нас. Да, так и бывает в жизни!

– Ну, да что там говорить, он всегда о нас заботился, - грубовато отмахнулась старуха

от благочестивых слов пастора.
– Мы только благодаря ему всегда имели верный кусок

хлеба. Это-то почему они забывают?!

Пастор невольно улыбнулся. Анна была состоятельной женщиной - с домами, землей,