Смуглая леди (сборник)

Домбровский Юрий Осипович

последний перелет только скакали! Я ведь думал, ливень хлынет, вот и торопился!

– Как раз ливень хлынет, когда кругом солнце, - недоверчиво улыбнулся старик и взял

лошадь за ухо.
– И сколько же вы за нее заплатили?

Шекспир прищурился.

– А что, нравится?
– Он потрепал лошадь по гриве.
– Хороша, хороша лошадка!

Дорого! За эту, уж точно, дорого заплатил! Ты бы вот сколько дал? Я продам!

Старик пожал плечами, и лицо его сразу стало тупым и равнодушным.

–

Да нам такая к чему? Нежная, холеная, простыла - и все. Конечно, - помялся он, -

если не подорожитесь...

Шекспир вдруг прыснул и расхохотался.

– Ах, старина, старина! И говоришь - семьдесят лет! Так слышишь, поводи, поводи по

двору.
– Он пошел и остановился.
– Хозяин дома?

– Хозяин-то?
– старик неуверенно посмотрел на Шекспира.
– Хозяин-то, конечно, дома!

Дома, дома хозяин, заходите.

– А хозяйка?
– быстро и открыто спросил Шекспир. Они оба видели друг друга

насквозь и поэтому притворяться не стоило.

– А хозяйки-то вот и нету, - любезно ответил старик и даже слегка развел руками.
–

Хозяин-то дома, конечно, а хозяйки и нету. Хозяйка-то вчера уехала.

– Куда?
– спросил Шекспир.

Старик двумя пальцами ощупал горло.

– Да ведь кто ж ее знает, куда?
– спросил он раздумчиво.
– Нам-то об этом никто не

докладывает, взяла обоих ребят и уехала.

Шекспир все смотрел на него.

– Ну, раз с детьми, значит, к родителям, - вдруг сердито огрызнулся он.
– А куда же

еще? К ним, конечно.

Шекспир молча отцепил со спины кинжал и швырнул старику, потом снял с пояса

небольшой дорожный меч в черных кожаных ножнах, тоже кинул ему и пошел.

– В конюшне все ты спишь?
– спросил он, вдруг приостанавливаясь в дверях.

– Все я!
– ответил старик.
– Да я скажу, когда приедет.

Шекспир повернулся к нему лицом:

– Пойди сюда! Ты скажешь, что меня дома ждут и я очень тороплюсь. Понял?

Задерживаться не буду. Понял? Но крестника своего, - понимаешь, крестника, - очень хочу

видеть. Ну, а это все, - он ткнул на дорожную сумку, - принесешь ко мне.

И он вошел в помещение.

* * *

"Гостиница "Золотая корона" была построена еще лет семьдесят тому назад. Все в ней

было увесисто, топорно, неуклюже и крепко, как во всех постройках короля Генриха VIII.

Но как раз эта грубость и нравилась многим.

Крестьяне любили гостиницу "Корону" за то, что стены ее расписаны яркими

завитушками и со двора и с фасада; ремесленники - за то, что в ней все прочно и удобно, что внизу, в харчевне, стоят огромные дубовые столы, и если по ним хорошенько ударить, то они загудят, как бубны, потому что их делали добрые старые мастера и из хорошего, сухого дерева; купцам же нравилось то, что здесь все отпускалось открыто, на глазах

заказчика. Стоит, например, внизу, возле стойки, большая черная сорокаведерная бочка, и

когда кто заказывает эль, то его и наливают прямо на глазах. Главное же, что хозяин

хорошо знает и местные оксфордские, и стратфордские, и даже кое-какие лондонские

цены, и если с ним поговорить по душам, он всегда посоветует чтонибудь дельное.

Но заходили сюда и студенты оксфордских колледжей, - их привлекало, конечно,

совсем другое. Им нравилась галерея с крохотными комнатушками под самой крышей, под

потолком клетки с жаворонками, а на стенах дешевые гравюры; то, что хозяин знает

несколько латинских кудрявых цитат, а молодая, спокойная, красивая хозяйка говорит

даже пофранцузски; что все, что бы ни случилось, тут будет шито-крыто, а главное - то, что здесь всегда можно встретить бродячих актеров. И потому в "Корону" заходили и те, и

другие, и третьи, и в ней всегда было шумно и весело.

А сейчас старый дом как будто вымер.

Шекспир постоял в дверях и прислушался, - на кухне кто-то играл на свирели,

начинал, доходил до середины и опять повторял все сызнова. А так никого не было. Он

прошел по длинному темному коридору и заглянул в зало. Там, за дальним столом, сидели

два бородатых человека, пили из глиняных кружек и о чем-то разговаривали. Шекспир

хотел отворить дверь и войти, но в это время к нему подошел хозяин.

Волк звали этого человека. У него были прямые скулы, жесткие короткие волосы и

глубоко запавшие, узкие серые глаза. Волком его звали уже с детства, и тогда он чурался

этой клички, но к сорока годам, то есть сразу же после женитьбы, у него и волосы сразу

поседели, и возле рта и носа появились прямые, волчьи складки, - и тогда уже никто не

стал звать его иначе. Улыбался Волк редко - разве только когда встречал кого-нибудь из

знакомых актеров.

Ибо поистине не было в городе Оксфорде большего болельщика и театрала, чем Волк.

Тут ему и хозяйство было нипочем. Он мог по целым часам сидеть и слушать рассказы

какого-нибудь случайного театрального бродяги; он не перебивал, не поправлял и не

переспрашивал, а просто и честно слушал. А если рассказчик вступал с ним в разговор, то

он видел и другое - этот захолустный медведь имеет свои суждения. Так, например, он

очень здраво судил, почему трагический актер театра "Лебедь" Эдуард Аллен хуже, крикливее актера театра "Глобус" Ричарда Бербеджа, а ныне преуспевающий комик Аримн

недостоин даже развязать ремня на башмаке чудного, нежного Тарльтона, умершего десять

лет тому назад. Так, по крайней мере, прибавлял он, говорит мистер Шекспир, его кум и