Смуглая леди (сборник)
Шрифт:
может быть не рада своему мужу? Нет, моя Анна благочестивая женщина.
Джен кивнула головой и сказала раздумчиво и печально:
– Месяца полтора они были все тут: миссис Анна, Сюзанна и доктор Холл.
Его сразу обдало жаром, и он спросил:
– Ну и что?
Она смотрела на него с улыбкой, смысла которой он не понял.
– Ничего! Миссис Анна - старая достойная женщина. Когда Джемс показал ей две
твои книги "Сонеты" и "Гамлет", - она взяла их и долго переворачивала
листнула и положила, а вечером она спросила Джемса, давно ли они печатались. Джемс
ответил: "Одна - восемь лет назад, другая три". Тогда она покачала головой и сказала: "Не
знаю, не знаю, восемь лет тому назад мы, правда, уже купили дом, но, наверно, не на них.
За эти штуки дорого не платят". А Сюзанна крикнула из другой комнаты: "Да и ничего не
платят! Это так кто-то зарабатывает, а нам от них только позор". Тут я сказала ей, что это
не позор, а слава. Лорды, графы и герцоги издают такие книги. А миссис Анна вздохнула и
сказала: "Да уж наверно не такие, а какие-нибудь графские. Вот у доктора в комнате лежит
с гербом и короной на белом переплете - это другое дело, а от этой дряни чести нам не
много, а денег и того меньше.
– Они правы, - усмехнулся Шекспир, - и хорошая слава в Лондоне на мне, а худая в
Стратфорде на них. В том-то и дело, Джен, что, пока я витал в облаках, мои женщины
ступали по стратфордской земле. Поэтому я и имею два дома.
– Разве поэтому?
– повторила Джен невесело.
– Когда Анна увидела, что доктор принес
своей жене букет, она сказала ей: "Вот твой бы отец посмотрел! Он ведь знает название
каждого цветка. Бывало, пойдем мы за мельницу, сорвет он какую-нибудь болотную
травку и спрашивает: "Анна, ну а это что такое?" Тут Сюзанна закричала: "Ой, мама, вы
всегда заведете что-нибудь такое! Ну кому интересно, в какое болото вас таскал отец сорок
лет тому назад..." И миссис Анна сразу замолкла. Вечером я подошла к ней и спросила:
"Мистер Виллиам так любит цветы?" У нее уже были заплаканные глаза, - там что-то
опять вышло у Холлов, - и она мне сердито ответила: "А что он только не любит? И птиц, и деревья, и цветы, и песни, и еще Бог знает что! Только до своей семьи - жены и детей -
ему нет никакого дела!" Я возразила: "Но и земли и дом он купил в Стратфорде только для
вас и дочерей. Его сердце все время с вами". Тут она так рассердилась, что даже
покраснела. "Да что вы мне толкуете про его сердце, сударыня? Я-то уж знаю хорошо, где
его сердце. Вы мне хоть этого-то не рассказывайте. Несчастная та женщина, которая ему
поверит!" Я хотела ей еще что-то сказать, но она закричала: "Ну и довольно слушать мне
эти глупости! Куда ни приеду, все мне: "Ваш муж, ваш муж!.." Как будто хотят похвалить, а на самом деле запускают когти. А я стара-стара, глупа-глупа, да вижу, кто на что метит. Я
вам говорю: забери нас всех завтра чума - он только перекрестится. Слава Богу, наконец
развязался бы и со мной и с дочерьми".
Джен посмотрела на Шекспира:
– Виллиам, зачем вы туда едете? К кому?
Пока она говорила. Шекспир сидел и горел. Ему было так неудобно, что он даже
перестал улыбаться. Когда же Джен кончила, он вскочил и бурно обнял ее, но она резко
вывернулась и сказала:
– Оставьте, я с вами хочу серьезно говорить.
Но он, беспокойно и мелко смеясь (куда делось его мужество!), схватил ее и уткнулся
лицом в ее шею. Действительно, только того и не хватало, чтоб его ведьмы, собравшись
скопом, поочередно совали в нос Джен печные и ночные горшки его семейства. И
Шекспир понимал, что сейчас чувствовала Джен. До сих пор она знала его совсем иного -
легкого, веселого, свободного, как ветер, избалованного успехом и женщинами, знатного
джентльмена, спустившегося в их харчевню из голубоватого лондонского тумана.
Любимца двух королей и друга заговорщиков. Он сорил деньгами и был молод - сколько
бы лет ему ни исполнилось!
– был весел и беззаботен что бы с ним ни случилось!
– был
одинок и беспощаден в своей жестокой свободе. И вот теперь перед ней оказался старый, больной человек, плохой муж и нелюбимый отец, который никак не может сбыть свою
перезревшую дочь и за это все семейство грызет ему шею; то, от чего он скрывался всю
жизнь, откупаясь письмами, деньгами и обещаниями, вся эта жадная, глумливая прорва
наконец настигла его и накрыла в его последнем и сокровенном убежище - как же тут не
мычать от стыда и боли и не прятать раскаленное лицо в шею любовницы?
– Да что ты их слушаешь?
– чуть не закричал он.
– Сюзанна поссорилась со своим
мужем - это у них на неделе два раза, чем-то затронула мою старуху, та и раскудахталась...
– Он не хотел сказать "старуху", это уже само собой вырвалось, и он увидал, как Джен
поморщилась.
– Ну вот еще беда! сказал он безнадежно.
– Я вижу, наговорили тебе черт
знает что, а ты и расстроилась.
– Вы не научили ваших дочерей даже грамоте, сказала она задумчиво, - они же не
могут отличить писаного от печатного.
– Он осел от ее тона - так горестно и искренне
прозвучали ее слова. Замолчала и она. Так они и молчали с минуту.
– Ах, Виллиам, Виллиам, - сказала она наконец, - завтра вы будете у них. Что ж вы там