Смута
Шрифт:
— Это перед отправкой на фронт в 1941-году, — сказал Макаров. — Ваш отец служил в армии в войну?
— Да, — ответил Чернов. — Всю войну был на фронте. Несколько раз ранен. Больше десяти наград.
— Значит, он рассказывал Вам о войне?
— Нет. Он умер, когда мне еще не было года.
— Извините, я не знал. Но Вам, надо думать, приходилось читать или слышать о том, что творилось в начале войны.
— Да.
— Нынешнее положение у нас напоминает мне первые месяцы войны в 1941 году. Мы почему-то оказались безоружными. Куда-то исчезли командиры. Появились вражеские диверсанты. Многие дезертировали. Кое-кто перебежал к противнику. Не известно, где находился враг и где следовало занимать оборону. Ходили слухи, будто остались считанные дни до падения
Макаров говорил. Чернов молча разглядывал тусклые и потрепанные фотографии. Вот молодой капитан Макаров с очень миловидной девушкой, с будущей женой. Тогда, в 1944 году, он лежал в госпитале в Партграде, а Танечка (так звали ее) была медсестрой. Вскоре они поженились. В мае 1945 года у них родился сын. В 1946 году Макаров демобилизовался из армии и поселился в Партграде. Вот их группа в университете. Почти все бывшие фронтовики. Как жили, лучше не воспоминать. Если бы не Танечка, не вытянули бы. Но жизнь была все равно радостной. Все понемногу улучшалось. Учились. Перспективу видели… А это — в колхозе. Да, Макаров по призыву партии пошел добровольно в колхоз, председателем. И между прочим, за короткий срок удалось тогда поднять уровень жизни в деревне.
— А Вы в самом деле верите в хороший коммунизм, как теперь говорят — в коммунизм с человеческим лицом? — спросил Чернов, когда жена Макарова пригласила их к столу.
— А что такое человеческое лицо? — заговорил Макаров после некоторого раздумья. — Коммунизм вообще есть общество с человеческим лицом, если не идеализировать человека. Сталин ведь тоже человеческое лицо. И Брежнев. И Елкина. Дело в том, что не бывает абсолютно идеальных обществ. В любом обществе кому-то плохо, кому-то хорошо, в каком-то отношении плохо, в каком-то хорошо. В любом обществе за хорошее нужно сражаться ежеминутно, а не формальными кампаниями. Хорошее не дается само собой. А мы пустили все на самотек. Уговорами занимались. Думали воздействием на сознание заставить людей поступать так, как нужно. А сознание оказалось самой ненадежной нашей опорой. К тому же наше руководство совершило фундаментальную ошибку.
— Какую?
— Направило страну сначала на путь соревнования с Западом, а затем — на путь подражания Западу. Мы были уверены, что наше население имело иммунитет против тлетворного влияния Запада. Мы совершили грубую ошибку. На деле вышло наоборот: Запад приобрел иммунитет против коммунистической заразы, а мы оказались беспомощными против заразы капитализма.
— И что же дальше?
— Сражаться.
— За что?
— За коммунизм. Против капитализма.
— Если коммунизм у нас рухнет, Вы считаете это потерей?
— Самой большой потерей за всю историю человечества. Тогда капитализм станет бесконтрольно хозяйничать в мире и приведет род людской к гибели. Но коммунизм не рухнет. Мы выстоим. Помяните мое слово, будет у нас свой, новый Сталинград. А Вы, Чернов, определили свою позицию? На чьей Вы стороне?
— А как бы Вы вели себя на моем месте? Мой отец, герой войны, был арестован в 1946 году по клеветническому доносу и был осужден на 25 лет лагерей строгого режима. В 1955 году его освободили, но оставили в Атоме, где он стал жертвой атомных экспериментов. У него вследствие этих экспериментов родился сын урод. Сам он преждевременно умер в страшных мучениях. Где, по-Вашему, должно быть мое место
— Не хочу читать Вам проповедь на эту тему. Это дело Вашей совести. Для моего поколения в такой ситуации проблем не было и нет: на первом месте для нас стояли интересы Родины.
— Про Родину и нам все уши прожужжали с детства. Но жизнь складывалась так, что у моего поколения развивался скорее антипатриотизм. Мы вырастали либо равнодушными к тому, что называлось словом Родина, либо пораженцами.
— А Вы лично?
— Не знаю. Я пока еще не ощутил того, что такое Родина. Я ощущал в себе ненависть к сталинизму и к брежневизму. Теперь я вроде бы остыл к ним. Потом я стал ощущать в себе ненависть к горбачевцам, ельцинцам и вообще к реформаторам, перестройщикам. Но никакого чувства уважения или любви к тем, против кого они воевали, у меня не появилось. А теперь я начинаю остывать и к ним.
— Да, Вам не позавидуешь. Вам предстоит решить теперь главную проблему Вашей жизни, хотите Вы этого или нет, — проблему, на чьей стороне Вы окажетесь, — на стороне капитализма или коммунизма. Это, Чернов, проблема века. Наша коммунистическая революция не в прошлом, она продолжается. Мы все равно победим.
— Кто мы?
— Коммунисты, разумеется. А главная наша ошибка, Чернов, заключалась в том, что мы проявили слабость в отношении диссидентов и прочей нечисти такого рода. Мы были уверены в окончательной победе и расслабились. Когда мы восстановим коммунистический порядок, мы примем самые суровые меры к тому, чтобы очистить страну от такой мрази и не допустить ее появления вновь.
— Опять ГУЛАГ?
— ГУЛАГ был необходим для выживания страны. И он будет необходим вдвойне.
— Я бы пошел с вами, но мне такая перспектива не подходит.
Раскол перестройщиков
20 января (в воскресенье) 1991 года в Москве произошла демонстрация на Красной площади. В ней приняли участие более 300 тысяч человек. Организовали демонстрацию радикалы (или демократы). Демонстрация была антигорбачевской. Демонстранты несли транспаранты, на которых были слова Горбачев — кровавый палач (как протест против действий Горбачева в Прибалтике) и Горбачев-реакционер (как протест против горбачевской политики контрперестройки). Перед Черновым возникла новая проблема: горбачевцы фактически переняли функции бывших консерваторов, а радикалы (демократы) теперь будут постепенно лишаться фактической власти и оттесняться в оппозицию. Их лидеры так и заявили 20 января, что они создают новую партию Демократическая Россия как оппозиционную по отношению к КПСС политическую партию.
21 января в Партграде на площади Ленина состоялся митинг демократов в поддержку московской демонстрации. Маоцзедунька произнесла пламенную речь, в которой обвинила Крутова и прочих партийных руководителей в измене делу перестройки и заявила о своем выходе из КПСС.
Распад партии
22 января Кругов ушел в отставку с поста первого секретаря обкома КПСС. Его имя перестали упоминать в газетах. Лишь однажды в какой-то газетенке написали, будто он заранее подготовил себе руководящее положение в частном бизнесе, вернее — в партградской экономической мафии. Примеру Крутова последовали и другие аппаратчики. В городе распространился слух, будто Кругов и прочие вышли из КПСС будто дни партии сочтены. Стали массами выходить из партии рядовые члены, так что во многих учреждениях вообще исчезли партийные организации.
Умеренные реформаторы (горбачевцы), желая спасти партию как свой инструмент, срочно изготовили проект программы КПСС. Но он не произвел никакого впечатления. Чернов, пристрастившийся к чтению всего, что касалось текущих событий, прочитал проект программы внимательнейшим образом и не нашел в нем ничего, кроме растерянности теоретиков партии перед лицом событий и стремления угодить всем, особенно — западным средствам массовой информации. Он решил поговорить на эту тему с Макаровым.
— Вы, конечно, прочитали проект новой программы КПСС, спросил Чернов Макарова.