Смягчающие обстоятельства
Шрифт:
Все происходило по старой схеме: они уходили на «Прибор», в библиотеку либо испытательный сектор, приезжали то в один, то в другой район города, порознь заходили в квартиру, проводили там полторадва часа, по отдельности выходили и возвращались в институт. Это была странная связь: они не ходили в рестораны, театры и кино, не клялись в любви, не говорили друг другу ласковые слова. По-прежнему близость с Нежинской не приносила Элефантову удовлетворения, и каждый раз он решал, что следующего не будет. Но она, очевидно, принимала такое же решение, и это заставляло Элефантова вновь добиваться ее, она отказывала, чем усиливала его настойчивость,
Как ни пытался Элефантов разгадать Нежинскую до конца, сделать это ему не удавалось: ее помыслы и чувства никак не проявлялись вовне, а руководившие ею побуждения не поддавались логическому объяснению. Ясно было одно: похожая на девчонку Мария Нежинская совсем не так проста, как кажется на первый взгляд, за ее скромной внешностью и благопристойными манерами скрывается не одна тайна.
Вскоре Элефантову представился случай убедиться в обоснованности своих предположений. Визит в лабораторию главного инженера «Прибора» Петра Васильевича Астахова был совершенно неожиданным. Он поинтересовался, что нового есть у науки и чем она порадует консервативную практику, посмотрел чертежи проектируемого прибора, рассказал пару анекдотов и распрощался, а Мария пошла его проводить.
Ничего странного в этом не было: несколько лет назад Нежинская и Астахов, тогда еще мастер, работали в одном цехе. Потом он стал начальником участка, вскоре возглавил цех, а еще через год занял пост главного инженера.
Досужие языки многократно обсуждали столь быструю карьеру: некоторые считали, что Астахов имеет мощную «руку», другие утверждали, что он человек толковый, деловой, хорошо знает производство и потому «сделал себя» сам. Как бы то ни было, основная масса приборостроителей его уважала. Заняв ответственную должность, он не зазнался, держался со старыми знакомыми по-прежнему, не подчеркивая дистанции. И то, что он запросто, не чинясь, заглянул к ним в лабораторию, только подтверждало его демократизм.
Но потом он стал приходить к ним еще и еще, говорил о своих планах шире внедрять в производство достижения научных исследований, жаловался на несовершенство станков, приборов и другого оборудования, мешающее поднять качество продукции до уровня мировых стандартов, и уходил, сопровождаемый Нежинской.
Элефантов все еще думал, что молодой главный инженер увлечен идеей использовать результаты их разработок в производстве и то ли действительно надеется достигнуть конкретных результатов, то ли хочет новым подходом к работе заслужить одобрение начальства и подтвердить, что выдвинут на руководящую должность не зря.
Даже когда Астахов стал во время командировок звонить в лабораторию из других городов и, приглашая к телефону Нежинскую, подолгу говорил с ней, Элефантов и то не заподозрил, что главного инженера интересуют не достижения науки, а сама Мария.
Но однажды, возвращаясь на работу с обеденного перерыва, Элефантов увидел за рулем проезжающей «Волги» Петра Васильевича Астахова. Рядом с видом послушной школьницы сидела Мария Нежинская.
Тут он вспомнил, что в давнем разговоре об общих знакомых Мария проявила хорошую осведомленность о служебных делах Астахова. Слишком хорошую. Которой не могла располагать, если бы постоянно с ним не общалась.
И наконец понял: главный инженер крупного завода — слишком занятой человек для того, чтобы из праздного любопытства ходить к ним и тратить драгоценное время на беседы с Нежинской. Не говоря уже о катании ее на автомобиле.
«Ай да Мария, — удивленно подумал Элефантов. — Правду говорят про тихий омут! Сколько же это у них длится? Года три-четыре? Не меньше!»
Придя в институт, он спросил, где Нежинская — Мария Викторовна в обед заканчивала расчеты, а сейчас пошла покушать. Потом собиралась ненадолго забежать в библиотеку — посмотреть новые поступления.
Все понятно. Ай да Мария! Элефантов не испытывал ни ревности, ни разочарования — только удивление. Да еще некоторое удовлетворение от того, что «просчитал» Астахова, в то время как тот ничего не подозревает о его, Элефантова, отношениях с Марией.
Нежинская вернулась через полтора часа.
— Нашла в библиотеке что-нибудь интересное? — с понимающей улыбкой спросил Элефантов.
— Ты знаешь, не успела зайти. Как-нибудь в другой раз.
Она заметила, что он видел ее в машине Астахова, но ответила совершенно спокойно, без тени смущения, словно этот факт ни о чем не говорил.
У них все продолжалось по-прежнему: время от времени она соглашалась на его уговоры, и они ходили «в гости». Каждый раз Элефантов спрашивал себя: сколько знала Мария чужих полужилых или ненадолго оставленных хозяевами квартир, сколько повидала продавленных, незастеленных диванов? Наиболее вероятный ответ аттестовал бы ее как шлюху, но Нежинская совсем не походила на женщин подобного сорта, к тому же Элефантову казалось, что, уступая его настояниям, она делает над собой усилие и поступает нетипично, вынужденно, вопреки своим принципам и убеждениям. Поэтому ни к какому определенному выводу он прийти так и не смог. Тем более что вскоре пища для размышлений исчезла — Мария снова прервала с ним связь и больше на уговоры не поддавалась.
— Это оправданно, если есть чувства, — объяснила она. — А если их нет…
— Почему ты решила, что их нет?
— Видно невооруженным глазом. Ты равнодушен, холоден, никогда не говоришь комплиментов…
Возразить было нечего, она права на все сто процентов. Значит, как он и предполагал, она, соглашаясь на близость, надеялась, что рано или поздно в нем проснутся чувства… И когда убедилась, что этого не произойдет, оборвала тонкую, связывающую их ниточку. Винить можно было только самого себя, хотя по некоторым, едва заметным изменениям в поведении Марии Элефантов интуитивно чувствовал: что-то переменилось, в ее жизни появился неведомый фактор, обусловивший разрыв в большей степени, чем отсутствие любви, с которым она мирилась целых два года. Он даже поставил вопросительный знак в июньском календаре, но вскоре забыл о своих сомнениях — осталось только ощущение вины перед доверившейся ему женщиной, надежды которой он так бессовестно обманул.
«Ну да ладно, — успокаивал он сам себя. — Все проходит, все забывается. Ничего страшного не произошло, обошлось без трагедий, сердечных ран и душевных мук. И слава Богу».
Элефантов ошибался. Как нищий арабский рыбак, откупоривая заинтриговавший его кувшин из желтой меди с печатью Сулеймана ибн Дауда на свинцовой пробке, не подозревал, к чему это приведет, так и он, бездумно, из любопытства вступая в связь с Нежинской, не мог предположить, что выпускает на свободу могущественного недоброго джинна, который через несколько лет предъявит счет за проявленное легкомыслие. И потребует оплатить его сполна.