Снег на Рождество

Брежнев Александр Петрович

Леснику Егору под семьдесят. Не один раз помирал. А вот живет еще, да еще как живет. На лесоповалах два раза на него падало дерево. Ну, думали, все, погиб старик. А он отлежит свое в больнице и как ни в чем не бывало, вновь в строй. В свободное от служебных забот время Егор очень любил косить траву.

— Это надо же, дед, смерть тебя не берет, — порой удивлялись соседи.

Но Егор не обижался на них. Отвечал спокойно, ясно и просто.

— Уел я эту вашу смерть. Поняли? Это у вас от нее нету спасу. А у меня она баба послушная. А все потому, что и я с косой. Она ее страсть как боится. Почти каждый летний день я выхожу

на нее с косой. Так что кабы не коса, то был бы я давным-давно совсем не тут.

— Так ведь у смерти тоже ведь есть коса и глаза, — смеялся кто-нибудь.

— Да разве у нее коса, — возмущался старик и в сердцах ударял себя в грудь. — Прости господи, чепуха, а не коса. Не отбита и точила не пробовала. Коротка да крива, точно из погнутого обруча сделана. А вот моя ярославка милая, коса так коса! Без мыла щетинку срежет. А что она с травкой делает! Э-э-э. Стоит только смерти ее увидеть, так она ногами начинает дрыгать. Ну так трусит, ну так трусит.

Все смеются. Эта дедова история насчет смерти кажется сказкой.

Егор лежит и смотрит то на бездонные небесные проемы в шумящей наверху листве, то на первые весенние цветы, то на попискивающую в кустах иволгу. Лесные краски и звуки дурманят душу. Здесь, в лесу, он спокоен. Полумесяцем блистала его коса в кустах. И диковато-красиво зыбились росяные капельки на паутинной прорехе, сделанной ею, видно, при падении. Огромный паук покачивался на краю прорехи, то и дело моя передние лапки в росе и уже начиная задними ловко залатывать разорванное место новой, расшитой крестиками паутинковой тканью, одновременно вплетая в нее новые узоры. Дубовые стволы, точно отлитые из золотистой бронзы и прорешеченные росистой капелью, алмазно переливались. Пеньки походили на размокшие концы самокруток. Кислый душок шел от них.

Две осины, раскорячив свои руки-ветви, затонули в густой траве-мураве. Рядом стройная березка вся в черных росчерках — два больших мохнатых шмеля непрерывно гудят вокруг ее ствола. Лес томил, радовал. Иногда Егору казалось, что деревья те же люди и что они хотя и молчат, но все понимают. Но тут же ему от этих мыслей стыдно становилось. Ведь он, изверг проклятущий, столько их, бедненьких, покромсал своим топором. «Эх, до чего же слабая моя душа, — вздыхал он, с трудом глуша слезы. — Просто не знаю, что с ней и делать. А может, ошибаюсь я. И душа у меня как душа. И нет в ней ничего особенного».

Егору хотелось разобраться в самом себе. Одна мысль его сменяла другую. И, вспомнив что-то новое, он тут же забывал старое.

Егор точно малое дитя улыбается и чешет рукою курносый свой нос.

— Егор, ты норму свою сделал?

Егор вздрогнул. Открыл глаза. Молоденький лесничий стоял у его ног. Нафуфыренный, в белой рубашке и даже при галстуке. Небось опять будет вязаться к Наталке. Вот и пойми лесную любовь.

— Давным-давно, товарищ начальник, сделал, — привстав, отрапортовал ему Егор. Примятая трава под ним чуть приподнялась. Лесничий присел рядом.

— Интересно, и как ты, Егор, успеваешь? — вдруг спросил он и прикурил от зажигалки дорогую сигаретку. — В твои годы я небось навряд ли и жив буду, не говоря уже о том, чтобы лес валить.

— Чего-о-о?! — насмешливо протянул Егор, а потом уже более серьезно добавил: — Нечего вам, товарищ начальник, прибедняться. Человек вы веселый, так что намного больше моего проживете.

— Ох и смешной же ты, дед, ох и смешной, — улыбается

лесничий, вглядываясь в стволы деревьев. — Можно сказать, голыми руками деревья валишь.

— Так если бы вы вставали, как я, до зорьки, то и у вас бы все получалось. Ну а еще надо уметь. Я, например, пилу свою сам лажу. Отлаженной пилой легко пилить, она как змея шуршит. И получается, товарищ начальник, что работаю я не горбом, а наладом. Вот до вас был у нас лесничий, парень ушлый, хоть и мастеровой, но из деревенских. Так даже он удивлялся моему разводу. Я его учил, учил, вот как и вас, а он все забывал, то ли дочка мешала, то ли еще что. А все дело в том, товарищ начальник, что точить по-разному нужно. На дуб одна точка, на сосну другая. Например, на березу, я вам говорил, развод надо делать меньший, зато зубья точить круче, а на осину при таком же разводе точить нужно отложе.

А во-вторых, товарищ начальник, надо еще знать, какое дерево свалить, а какое оставить, — дед расходился не на шутку, голос его звучал уверенно, ибо он говорил то, что хорошо знал. — Топоры тоже вещь нужная. Топор должен быть зубастый, острый как бритва. Я покупаю десять штук, и из них только один и выбираю, чтобы острый он был и из рук не вылетал. Я уже не один раз вам, товарищ начальник, говорил: ни жене, никому не доверяйте инструменты. Если косу не с рук, а в магазине купили, обязательно пробейте жало, на мягкую траву, жало надо побольше отпустить, а на крупную поменьше. Не горбом следует косить, а наладкой. Вначале для разминки плеснешь легонько косой, а потом как втянешься, коса так и пляшет, из рук вырывается. Не косишь, а балуешься, словно игрушку нянчишь. Смерть косарей только и боится.

Я в молодости по десять часов косил, а сейчас, правда, только по шесть, сдавать стал. А то, бывало, по сто пудов в день накашивал. В лесу ведь травка прелесть, сама отдается. Ее косишь и от радости пьянеешь, но голову, конечно, не теряешь. Есть трава такая, которую корова есть не будет, я кошу ее только на подстилку. Если трава несъедобная, то коса хранит, а если съедобная, идет как нож по маслу. Я за свою жизнь, товарищ начальник, немало чего узнал. Росой и в дождь легче косить, а сухая трава как проволока гнется и не дается… Позавчерась косил я в лесу около Луговой, гляжу, идет женщина, такая изящная, ну словно статуэтка… Платьишко длинненькое, а все равно видно, что худенькая, ущипнуть не за что. Приостановилась она напротив меня и красивым голоском вдруг и говорит: «Дед, и как же ты хорошо косой машешь!» — и пошла дальше. И не успел я пот со лба стернуть, как рассмотрел на ее спине маленькую, ну точно детскую косу. «Черт возьми, — подумал я тогда. — Может, это сама смерть была?» Но не испугала она меня. Наоборот, я своей косой так размахался, что за каких-то полчаса целую гору наложил. Я ей еще не раз докажу, что мне не до смерти. Я жить хочу и жизнь люблю.

Лесничий рассеянно слушал Егора. Его мало интересовали дедовы секреты, он не думал долго задерживаться в этом лесничестве, мечтал о кабинете с секретаршей и о служебной машине. Дедовы байки о смерти ему казались потешными — в таком возрасте у стариков прогрессирует склероз, чего же ожидать от него. Лесничего волновали не пилы и косы, а Наталка, к которой он был неравнодушен.

Лесничий уже собрался уходить, но дед опять остановил его:

— Я ведь, товарищ начальник, во время голодухи в войну только благодаря лесу и выжил.