Снег на Рождество
Шрифт:
— Она жива, а я баб вожу… Она все, все понимает. Я загубил ее…
Он дернулся с места, но тут же остановился. Острая боль пронзила грудь. Чтобы притупить ее, он, обхватив руками левый бок, присел на крыльцо. Угрызение совести дало о себе знать. Стыд выдавливал из него грязь. Боль закаменила сердце. И оно застучало хлестко и часто.
— Господи, что же это со мной?.. — с трудом прошептал он и, заглотнув воздуха, начал черпать рукой из лужицы дождевую воду и мочить ею грудь. Пролетающий над домом черный самолет показался Антону вырванным из могилы и теперь
«Ишь, бабка один раз как хитро сказала… Умереть мало, надо еще и за жизнь заплатить…» Боль проходила. Голова просветлела. «Небось на погоду сердце стрельнуло… — подумал он. — А может, смерть качнула…»
Запуская в дом холод и свежесть, скрипела открытая входная дверь. Два березовых желтеньких листочка прилипли к ней с наружной стороны. Точно два маленьких сердца были они. Антон в задумчивости глянул на них, скупо улыбнулся. Бедняжки, как они оказались здесь? Ветер принес их или Фомка приклеила. Антон встал и прикоснулся пальцами к листочкам, они скользко двинулись.
— Это я, это Галя… — вымолвил он и вошел в дом.
ВЕТЕР МАРИИ
Много ли одиноких женщин? Трудно сказать. И еще труднее их понять. Одна из таких — поселковая красавица Мария. Рано оставшись без родителей, она вот уже как пятый десяток живет одна. В поселке ее уважают. Работает она на станции табельщицей и на полставки уборщицей.
Ее двухкомнатный низенький домик с вылинявшей от дождей и солнца крышей стоит на горке рядом с такой же, как и она сама, безропотной речушкой Ворей, глубина которой не превышает двух метров. Дощатый забор вокруг дома выкрашен в зеленый цвет. Огород ухожен, всякая зелень в нем есть, но больше всего цветов. Астры, пионы, тюльпаны. Целое море цветов.
Сложна и таинственна женская душа. Вроде и жизнь почти вся прожита, и лучшие годы порассыпаны за спиной точно опавшие листья. Одна дорога теперь у Марии — к покою. Однако все это не так. Стоит мимо ее дома пройти леснику Илье, как закипает сердце у ней, нежнеет взгляд. Так и кинулась бы она к нему, сбежала с крыльца… Но, увы, одинока ее любовь… Илье Мария не нужна. У него есть жена.
Полюбовная тоска-лихоманка гложет женское сердце. Грех любить женатого. Но любви не прикажешь.
Неделю встречалась в молодости Мария с Ильей. Он, как и бывает в жизни, неожиданно вскружил голову бабе, а затем взял и грубо, бессердечно бросил. Она надеялась, что он погуляет и вернется. Ведь только им одним она тогда и жила. Но он не вернулся, женился на другой.
Близится осень. И вечера в поселке уже холодны. Серо-синее небо над головой сказочно двигается. Видно, не в силах оно справиться с непрерывным потоком белых
Стреноженная лошадь лесника Ильи молча жует траву. Молодая гончая, изредка похлопывая ушами, обнюхивает ствол старой березы, по которой торопливо стучит дятел.
Лесник Илья худенький, но очень жилистый. Лет ему пятьдесят пять. Иногда, когда он проходит мимо станции к железнодорожному магазину, Мария, приоткрыв форточку станционного зала, шутливо вдруг прокричит ему:
— Илья, как живешь? Ко мне не зайдешь…
Остановившись, он в задумчивости посмотрит на нее. Не издевается ли она случайно? Но затем вдруг, сконфузившись, ответит:
— Живу терпимо. А насчет того, чтобы зайти, может быть, на обратном пути и забегу. Как время…
— Понятно, — с обидой произнесет Мария и, закрывая форточку, так хлопнет ею, что с потолка осыплется побелка. Смахнув со стекла пылинки, она с прежней обидой смотрит ему вослед. А он, уже не замечая и позабыв ее, несется к магазину, точно сорванный с дерева листок.
— Безумный… — усмехается она. — Разве можно так жить? — и, пожимая плечами, раздраженно начинает тереть кафельный станционный пол сухой тряпкой. Обидно ей, что не сложилась у нее любовь с ним.
«Ученая птица Илья… — размышляет она. — Другой бы поговорил. Намекнул на любезность. А этот посмотрит и словно тебя не узнает, затем пообещает зайти… и не заходит… Сколько раз прошу, а он не заходит».
Про себя она со злостью ругает его бог весть какими словами, клянется больше никогда его не окликать, не встречаться и не разговаривать с ним. Она не будет даже с ним здороваться. Он чужой. И она не желает его видеть. Лучше окликать из окна путейцев или машинистов электричек. Люди они разговорчивые. Они могут говорить с ней о чем угодно. Ибо знают, что она одинока.
Илья проходит мимо станционных окон обратно из магазина, но к Марии не заходит. В его руках сетка с хлебом. Лицо задумчиво. Высокий лоб покрыт потом. Он идет против ветра, и волосы на его голове красиво приподнимаются.
Мария, посмотрев вслед ему, вздыхает:
— Ишь, какая важная птица. Отовариться отоварился, а меня словно и нет…
Сухонькая, бойкая фигура Ильи, быстро удаляющаяся, вновь напоминает ей сорванный осенний лист, с важностью летящий неизвестно куда. Опустив голову на подоконник, она вздыхает. Вчерашние дождевые лужицы на асфальте блестят. Ветер рябит их, и кажется, вот-вот выпьет.
Станционная старуха кассирша, хитро посмотрев на уборщицу из своего окошка, толкает в бок молоденькую сменщицу:
— Ой, да ты только посмотри, как она мается…
— Да видела я все… — бурчит та. — Скоро в гроб, а она все любовью занимается… — и, присев рядом, с пренебрежением смотрит на Марию.
— Сейчас плакать начнет, — опять произносит первая кассирша и вздыхает. — Вот бы мне такую любовь…
— У него жена, дом. А она все равно липнет. Стыдно смотреть, — с тем же пренебрежением добавляет молодая кассирша.