Снег на Рождество
Шрифт:
— Выйду, Гриша, выйду, — отвечала она ему и, смеясь, падала вместе с совхозными мужиками в сани. Гришка, поправив свои черные усы, восклицал:
— Ну и девка! — и, замахнувшись батожком на тройку, легонько отпускал вожжи. Бубенцы и колокольчики на хомутах, выдавая богатую трель, заставляли на минуту-другую замереть разнаряженный народ.
— Ну и Нинка!.. Ну и Нинка!.. — с каким-то удивлением шептал Никифоров. — Без любви ни одной минуты прожить не может.
Васька-чирик с трудом поспевал за перегруженными санями. Копыта
— Сколько вас здесь?.. — спрашивала Нинка.
— Пятеро, — отвечали мужики, по очереди целуя Нинкины ручонки.
— Вы меня любите…
— Да-а… любим…
И Гришка Авоськин, бросив вожжи, ложился на дно саней вместе с мужиками и Нинкой и с задумчивостью одним глазом смотрел в небо, где рядом с Большой Медведицей летала бабочка, без всякого сомнения, похожая на художницу Виолетту.
— Неужели это она? — спрашивал Гришка Нинку.
— Нет, это не она… это ее душа… — отвечала Нинка и, жалея одноглазого парня, целовала его.
Через полчаса тройка, выпячивая расписные дуги, медленно своим ходом спускалась с горки, где находился переезд к пруду. В санях мужиков не было, не было в санях и Гришки Авоськина. На дне саней, на полушубке, сидела Нинка, она дергала на полушубке одну и ту же нитку и плакала.
— В чем дело? — взяв ее на руки, спрашивал Васька-чирик.
Нинка, с грустью посмотрев на него, отвечала:
— Это не Виолетта была… и не бабочка… это была ракета…
— А где мужики?
— Да они там остались.
— А что они делают?
— Откуда я знаю?..
Васька-чирик, пристально посмотрев на Нинку, но так ничего и не поняв, улыбнулся и, крепко обняв, поцеловал ее в губы.
Наконец в центре лед трескался. И Никифоров, заняв место кучера, начинал развозить народ по домам. Пруд пустел. Ероха с Сенькой, не нарушая ритма, продолжали играть. Сопровождаемая южанином, Васькой-чириком, в длинном сиреневом платье и с огромной розой на груди, каталась на коньках Нинка. Грузчик Никита рассматривал свое отражение на льду. Председатель танцевал с Веркой вальс.
Я не уходил. Я дожидался Виолетты.
Близилось утро.
— А вот она, — и я кинулся, я побежал к ней.
Она шла навстречу, белая-белая. В левой руке ее было пальто, в правой платок, они тоже белые. Наверное, там, наверху, снег идет намного гуще, чем тут, на земле.
— Доктор, а я видела вас сверху, — нежно сказала она и, взяв меня за руки, добавила: —
Я онемел. Меня охватило волнение. А потом я обрадовался… Нет, нету еще на свете женщин красивее Виолетты…
Я был рад благополучному исходу праздника. Но радость моя была полна и удивления. Я прекрасно знал всех жителей Касьяновки, и почти все они перебывали у меня на приеме. Заполняя их амбулаторные карты, выслушивая и обстукивая их, я не знал, что приводила их ко мне в поликлинику не только болезнь, но и еще что-то. Почти всегда перед рождественским постом приходил Корнюха. Его жена, железнодорожная кассирша, кругленькая, пухленькая, с длинной косой, предварительно списавшись со своим другом и взяв отпуск и за тот и за этот год, уезжала на юг.
— Доктор, а ты вот спроси… спроси, где моя боль?.. — И, сжав кулаки, Корнюха краснел и напрягался.
— Мне и так все ясно, — отвечал я. — У тебя радикулит.
— Эх, доктор, — усмехался Корнюха и начинал выделывать такие приседания, которые под силу лишь танцору-профессионалу.
Удивленный, я, широко раскрыв глаза, смотрел то на Корнюху, то на рецепты, то опять на Корнюху, то опять на рецепты. Весь мой диагноз он только что разнес в пух и прах.
— Значит, опять прикинулся, — пробормотал я.
— Да, опять, — сознавался Корнюха.
— Тогда непонятно, зачем пришел?
Корнюха вздыхал:
— Знаешь, доктор, ведь не болезнь меня гложет, а жар.
— Какой жар?
— Жар души.
— А что это? — спрашивал с удивлением я.
— А это когда браконьеры убьют лося, а лосиха, оставшись одна, до самой смерти ищет его.
— Да горя у каждого хоть отбавляй, — наконец поняв, в чем дело, соглашался я.
— Доктор, а разве в институте вы это не проходили?
— Нет, не проходили, — отвечал я.
— Доктор, но ты же медик.
— Медик, но не Бог.
И в ту же минуту Корнюха, потерянно и как-то отрешенно посмотрев на меня, произносил:
— Ну коли так, я пойду, — и уже у самого выхода, взявшись за дверную ручку, просил: — А в карточку ты напиши радикулит… вдруг умру…
— Ладно, не говори глупостей, — успокаивал я его. — Такой умный мужик, а дуришь.
— Смотри, перехвалишь, — смущался Корнюха. А затем спрашивал: — Ты вот лучше укажи, кому надо дровишки расколоть?
— Ну, это запросто, — радовался я и черкал ему на обратной стороне рецептов адреса тяжелобольных.
После его ухода я подошел к окну. Вдруг показалась чья-то фигура. Всматриваюсь… и узнаю сельповского грузчика… он расчищает дорогу.
— Если грузчик чистит дорогу, значит, в поликлинику придет председатель.
Корнюха, выйдя за ограду поликлиники, почесал затылок. Постоял. Посмотрел на подбежавшего к нему грузчика. Посмотрел на небо. Посмотрел на руки. Затем снял валенки и, сунув их грузчику, сказал: