«Снег», укротивший «Тайфун»
Шрифт:
Горожане и жители Подмосковья возводили оборонительные укрепления на подступах к столице. Еще до выхода постановления ГКО от 4 июля 1941 года «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения» в городе начали формировать дивизии народного ополчения. Всего было сформировано 17 дивизий, в том числе уже в ходе Московской битвы.
Писатель Константин Федин в 1941 году в статье «Великая столица» отмечал:
«Враг хотел разрушить стройную жизнь Москвы, потрясти весь ее организм, разорвать и спутать нити, соединяющие миллионы москвичей в единую дружную семью советской
Удался ли этот чертовский замысел врагу?
— Нет.
Удастся ли он в будущем?
— Нет!»
Под командованием генерал-полковника И.С. Конева 17 октября был образован Калининский фронт.
В Москве и прилегающих к ней районах 20 октября было введено осадное положение. Оборона рубежей, отстоящих на 100–120 км от Москвы, возлагалась на командующего войсками Западного фронта генерала армии Г. К. Жукова.
Общественное настроение тех «черных дней» в других странах мира поэт Н. М. Коржавин отразил следующими словами:
Казалось, что лавина злая Сметет Москву и мир затем, И заграница, замирая, Молилась на Московский Кремль.И все же, несмотря на всю сложность обстановки, Ставкой ВГК и Генеральным штабом было организовано твердое и разумное управление войсками. Да, поначалу отмечалась растерянность среди мирного населения и в частях четыре месяца отступающей Красной Армии, но благодаря воле, собранной в кулак руководством страны, ее полководцами и традиционного единения народа перед лицом внешнего врага, напавшего на родную землю, удалось выстоять под Москвой.
В этой борьбе с сильным неприятелем большую, а может, даже решающую роль сыграли называемые в народе «сибирские дивизии». Да, были соединения из Сибири, но основная масса войск шла из Дальнего Востока, где они стояли для отпора милитаристской Японии, готовой в любую минуту по приказу из Берлина перейти рубежи Советского Союза.
Наша разведка через своих резидентов — и военная через Рихарда Зорге и его агентуру в Японии и Китае, и госбезопасности через Исхака Ахмерова и Виталия Павлова — в ходе проведенной в США операции «Снег» смогли повлиять на решение ГКО быстро снять с дальневосточных рубежей десятки хорошо обученных и экипированных под зимнее ведение боевых действий дивизий и бросить их на помощь истекающей кровью Москве.
А Гитлер торопился отпраздновать победу и З октября 1941 года собрал в берлинском Дворце спорта свой партактив и там оповестил о падении Москвы такими словами: «Этот противник уже сломлен и никогда больше не поднимется».
Военная пропагандистская машина Геббельса тиражировала миллионы листовок и брошюр о победе под Москвой. Гигантские заголовки на первых страницах газет кричали: «Исход похода на Восток решен!», «Последние боеспособные дивизии Советов принесены в жертву!», «Военный конец большевизма!», «Приговор Советскому Союзу вынесен!», «Сталин в растерянности!», «Конец Москве!»
Большая победа в битве за Киев, принесшая немцам около 665 тыс. пленных советских солдат и офицеров и огромное количество трофеев, казалось, вновь подтвердила военный гений Гитлера, тем более что этот успех устранил одновременно и фланговую угрозу
Гитлер был ослеплен чередой своих триумфов и избалован воинским счастьем. Страны Европы за недели боевых столкновений падали к его ногам, как карточные домики или как кегли после удачного попадания шара. Однако в России он почувствовал тугую пружину сопротивления. Четыре месяца войны с Советским Союзом превратили его «блицкриг» в фикцию.
А тут еще недовольство и «взбрыкивание» некоторых генералов, усомнившихся в правильности его решений. Но главнокомандующие групп армий «Юг» и «Север» соответственно фельдмаршалы Рундштедт и Лееб его поддержали и настаивали на приостановлении, а на отдельных участках фронта и вовсе отмене наступления на Москву, не разделяя планов фон Бока. Последний при поддержке фон Браухича и Гальдера был вынужден отдать приказ о финальном наступлении только на 15 ноября.
Когда второе наступление возобновилось (первое, застопорившееся из-за распутицы и капризов Гитлера, погнавшегося за нефтью на Юг, как известно, началось 2 октября 1941 года), уже установились морозы.
Как вспоминал потом фельдмаршал фон Бок, артиллерия оказалась совершенно бесполезной, поскольку немецкая армия не располагала необходимыми смазочными материалами, чтобы защитить движущиеся части орудий. Лишь 30 % техники находилось в рабочем состоянии. Танки также застыли в бездействии, потому что их оптические прицелы оказались совершенно непригодными для столь низких температур.
Пехота, не имевшая зимнего обмундирования (ведь руководство вермахта вместе с фюрером надеялись на четырехнедельный «блицкриг»), в условиях резко ухудшившегося снабжения с трудом продвигалась вперед. Многие подразделения питались исключительно падшей и замершей кониной, срезая тесаками темно-красные мясные пластинки. Полученную строганину длительно варили и запекали на кострах. Однако, несмотря на тысячи обмороженных, им удалось пробиться сквозь упорное сопротивление противника к пригородам Москвы.
Свидетельница кратковременного пребывания немецких войск в поселке Крюково Лидия Андреевна Ванюшкина рассказывала, что фашисты вошли в поселок в ночь с 30 ноября на 1 декабря 1941 года.
— Сначала мы услышали рокот танков, — взволнованно вещала она, — а потом появилась лающая немецкая речь. Это расползалась серо-грязным пятном германская пехота. Первое, что сделали гитлеровцы, выгнали местных жителей из домов. Им пришлось массово переселиться в заранее выкопанные ямы, прикрытые сверху всякими подручными средствами: досками, стволами и ветками спиленных деревьев, картоном, фанерой, кусками брошенной жести и прочим хламьем. В ямах было сыро и холодно. Отмечались случаи, когда на такой временный семейный очаг наезжал танк…
Немцы находились в Крюково неделю, устроившись на постой в натопленных избах. Топили зачастую разбитой мебелью местных жителей. Они по утрам выходили на промысел — мародерничали. У моей родственницы — пятнадцатилетней Ани сняли с ног валенки. А пожрать они ох как любили. Над поселком в такие дни висела звуковая завеса, своеобразная какофония, сотканная из российско-немецкой ругани, одиноких расстрельных выстрелов, крика домашней птицы и визга поросят.
Через неделю, опять же ночью, наши уши неожиданно были заложены сильным свистом, дружным гулом, а потом серией страшных взрывов. Приоткрыв полог у входа нашего «бункера», я увидела на черном полотне неба быстро проносящиеся ядовито-желтые стрелы. Они улетали за поселок и там подрывались. Немцев как ветром сдуло, а наутро мы услышали нашу родную русскую речь.