Снежный барс
Шрифт:
Через год она забеременела и родила длинноногую девочку с зелеными, как подорожник, глазами. Когда я первый раз взял ее на руки, от тоски по тебе у меня закружилась голова. Ты вернулась и смотрела на меня из крохотного создания, лежащего в моих руках, на секунду превратившихся в лапы зверя. Девочка была вылитым олененком Бэмби. Блестящие огромные глаза, маленькие розовые ушки на круглой головке, покрытой темным пушком, щебетание на космическом языке и безостановочное движение ручек и ножек с розовыми гладенькими ступнями. Наш не рожденный малыш, наш не построенный дом, наша не прожитая жизнь, наша не разделенная на двоих смерть. Что я здесь делаю? Почему я не в своем теле? Куда мне бежать? Где мне искать тебя? Как мне перестать тебя любить?
Первые годы после рождения Вивьен мы не жили вместе. Каждую ночь я уходил к себе и утром возвращался. Марис ни о
Почему люди срываются с насиженных мест, почему оставляют дома, почему стремятся туда, где их никто не ждет и надо начинать заново? Возможно, причиной охота к перемене мест, которая живет в сердце каждого человека в большей или меньшей степени. Неизвестное манит нас своей перспективой и тайной, заставляя идти на риск лишений. С младенчества, сделав первые шаги, мы стремимся дойти до порога, который обязательно нужно перешагнуть. Перешагнув порог, мы стремимся перейти улицу. Перейдя на другую сторону улицы, мы пересекаем город, а за ним города, страны и континенты. Мы неутомимы в желании исследовать и расширять. Однако с годами в нас угасает этот инстинкт. Мы становимся оседлыми и начинаем возделывать свой маленький кусочек земли, заменивший нам целый мир. Но далеко не все. Некоторые рождены, чтобы искать всю жизнь, делая остановки только для того, чтобы накопить силы идти дальше.
Ты принадлежала племени вечных путешествующих романтиков, поколению битников, о которых так точно и красочно писал Керуак. Но откуда мне было это знать? Ты никогда не проявляла интереса к другим землям. Наверное, если бы ты решилась открыться и сказать мне прямо, что хочешь уйти, я бы постарался тебя понять. Мне было бы больно, но я всегда доверял тебе и, наверное, понял бы, что тебе необходимо двигаться дальше без меня, что так может случиться между теми, кто был и остался по-настоящему близок. Мы бы расстались и знали бы, что есть друг у друга, даже находясь в разных местах планеты.
Но ты решила сбежать и погибла. И ветер – это чудовищное досадное недоразумение – все сделал необратимым. Ты погубила не только себя, но нас. Все эти годы я задавал себе единственный вопрос: почему ты боялась открыться? Какова была причина этого страха? И, несмотря на огромное количество версий, остановился на одной-единственной: твой побег был порывом. Таким же порывом, как порыв ветра, погубивший тебя.
Когда моей дочери исполнилось 12 лет, я взял ее скуластое лицо в свои ладони, приблизил к своему и сказал: «Бэмби, мне нужно уехать. Я не знаю, вернусь или нет. Я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя и что я стал по-настоящему счастливым только один раз – когда ты появилась на свет». Она внимательно слушала. «Я улечу на другой континент. Напишу вам с мамой, когда пойму…» Она положила свою ладонь на мою и сказала: «Папа, я думала, ты сделаешь это раньше. Я видела, как тебе тяжело быть в теле человека. Я знаю, кто ты». В изумлении я смотрел на нее, не мигая и очень внимательно. «Я догадалась давно, еще когда была маленькой и мы катались на лыжах в горах. Я видела твое лицо и всегда знала, что в горах твой дом и то, что ты навсегда потерял. Ты очень хороший, папа. Но тебе нужно уехать. Твое время с нами подошло к концу». Я заплакал. «Пап, не плачь. Во мне течет твоя кровь. Если тебе станет плохо, я почувствую и найду тебя». Она обняла меня. «Не забудь взять наши талисманы и еще забирай мой перочинный ножик». «Вивьен…» – сказал я. «Для тебя я Бэмби, папа, – улыбнулась она. – Дай мне слово, когда мы встретимся в следующий раз, даже если это будет в другой жизни, ты откроешь мне тайну и скажешь, каким ты был зверем». Она провела ладонью по лицу так же, как любил делать я, когда мне было особенно тяжело, помолчала и добавила: «Хотя, мне кажется, я и сама знаю. Но это же исключительно вопрос доверия, да?»
После разговора с Вивьен я купил билет на ближайший рейс в Нью-Йорк и майским утром 2029 года оказался здесь. Я долго петлял по Сохо. Приятный, чуть snobbish район самого одинокого города в мире. Подумать только, сколько городов, о которых мы мечтали, так и не стали нашими. Захлопнулась дверь, и я оказался в клетке один на один с миром. Его не с кем делить, о нем некому рассказать, на него некому пожаловаться. Так много лет он лежал передо мной, источая ароматы возможностей, а я боялся сделать первый глоток. Бруклинский мост и 8-я Авеню, греко-римская церковь с холеными попрошайками в потертых джинсах «ливайс», сирень в скверах со скамейками для аспирантов и влюбленных пар. Я сходил в кино, купил пару рубашек и проголодался. На Амстердам-авеню был израильский ресторан, я нырнул в него и спрятался за столиком в углу напротив входа. Подошел официант и принялся рассказывать мне, что дают именно сегодня и, конечно же, только у них. В ресторане было шумно и беспечно. Девушки обсуждали что-то со своими собеседниками, громко смеялись, потягивали вино и ловко отправляли в рот кусочки лосося, шпината, пармезана, сверкая безукоризненными зубами. Я выслушал длинный перечень меню и, явно разочаровав Грега, проворного парня лет 30, заказал израильский салат, хумус и кебаб. Меня отпускало. Мне вдруг стало спокойно. В этом обычном для Нью-Йорка месте я почувствовал себя в безопасности. Я заказал вина и быстро выпил бокал. Заказал второй, уже понимая, что не допью его, и в этот момент хлопнула входная дверь, я поднял голову и увидел тебя.
Ты превратилась в ослепительную молодую женщину. Небольшой шрам на правом предплечье, короткая стрижка, сумочка, из которой торчит бутылка воды и книга. Темно-синее платье чуть выше колена, выдающее сильные тонкие ноги и икры, тонущие в белых теннисных туфлях. Я никогда не видел тебя такой. Кровь отлила от моих пальцев, и все остановилось. Мне кажется, в тот момент я задохнулся, а может, и вовсе умер. Пригвожденный к спинке неудобного хлипкого стула, я смотрел, как ты садишься за столик напротив и осматриваешься вокруг, готовясь читать меню. Судя по всему, ты была здесь первый раз.
Я не знаю, сколько я так просидел. Звуки понемногу возвращались. Я опять стал слышать гул голосов. Мне принесли салат. У тебя на столе появилось вино. О, ты стала пить вино. Это было ново. В той нашей жизни ты его не любила. «Мне кисло», – говорила ты.
Ты повзрослела, но осталась прежней. Готов поклясться, ты пахла так же, как 15 лет назад. Готов поклясться, у тебя не изменился тембр голоса и походка.
Я не знал, что делать. Подойти к тебе? Спрятаться? Пойти за тобой? Остаться незамеченным? Конечно, я понимал, что в этот ресторан именно сегодня и сейчас меня привела природа. Сердце зверя всегда останется сердцем зверя. Интуиция сработала по всем законам. Но все же я был не готов. Я сидел и лихорадочно придумывал план действий. Отпустить тебя я не мог. Вопреки твоему мертвому телу и месту в земле, которое стало твоей могилой, я не верил, что ты умерла. Даже когда нес со скалы, даже когда хоронил, я видел все, что происходит, со стороны. Будто кто-то, очень похожий на меня, прощался с кем-то, очень похожим на тебя. А потом будто закрылась дверь в родной дом, в котором горит свет, и ты скулишь, и просишь впустить тебя, и царапаешь дверь когтями, но никто не открывает.
И вот ты в нескольких метрах от меня, а я не знаю, что делать. И хуже всего, что рано или поздно ты встанешь и уйдешь. И все начнется заново, с той лишь разницей, что теперь я буду знать, что ты жива. Но как тебя найти, не зная ни имени, ни возраста. Иголка в стоге сена. И стоит ли вообще искать?
Что я скажу тебе? Что моя жизнь кончилась вместе с твоей? Что я люблю тебя по-прежнему и ничего не изменилось? А вдруг это испугает тебя и причинит боль? Вдруг, и наверняка, у тебя кто-то есть и мое вторжение крайне неуместно?
«Я тебе нравлюсь такая?» – внезапно прозвучало у меня над головой. Я не знал этот голос. И я его знал. Низкий, обволакивающий, чуть гортанный. Да, таким он и должен был быть. Ты села напротив меня. «Я узнала тебя сразу. Здравствуй. Но все-таки неужели это ты…» Я, не отрываясь, смотрел на тебя. Ты тоже научилась улыбаться. «Какой ты красивый, и так странно, что теперь мы умеем разговаривать. Представляешь, если бы мы сейчас перешли на наш родной язык?» Ты нежно смотрела на меня, была спокойна и уверена в себе и совсем не волновалась. «Нет, я волнуюсь, любимый мой, тебе только кажется, что мне сейчас легко». Я улыбнулся в ответ. В нашей прежней жизни в горах мы легко читали мысли друг друга и теперь, став людьми, очевидно, не лишись этой способности.