Снежный барс
Шрифт:
Он ушел с работы, и теперь мы были вместе практически постоянно. Дни потекли так же размеренно и счастливо, как и всегда, но со временем он стал уединяться в своей комнате и проводил в ней весь день, выходя только для ужина или спросить меня о чем-нибудь.
На День благодарения мы решили поехать в Нью-Йорк, намереваясь провести там последнюю неделю ноября. Машина неслась по автостраде, он вел быстро и легко. Внезапно мы остановились.
«Едем домой», – сказал он.
«К-а-а-а-к?»
«Я устал».
«Ничего не понимаю», – сказала я.
«Папа, что случилось?» – оторвавшись от компьютера, крикнул с заднего сиденья Генри.
«Я устал», – повторил он, идя на разворот. Мы вернулись домой, он прошел в комнату и лег.
Вот такая история моей жизни с ним. Мы были вместе 17 лет. 17 лет, каждый день. Ни единой ссоры, ни одной размолвки. 17 счастливых безоблачных лет.
Я пишу все это только для того, чтобы еще немного побыть с ним. Пока пишу, он рядом. Стоит закрыть компьютер, и настоящее обрушивается на голову непомытыми кофейными чашками, осиротевшими глазами Генри, валяющимися спортивными костюмами и стикерами, на которых его почерком написано «заплатить налоги», «купить новый роутер», «доброе утро, милая», и все эти розовые, желтые, синие листочки так и висят по всему дому, который после его смерти перестал им быть.
И еще часы. О да, эти проклятые часы. Они упрямо стоят на месте, не желая идти вперед, и время теперь перемещается по циферблату, ведомое моей рукой, а не смыслом всего сущего. И ведь он недавно менял батарейку, а их так надолго хватает. Совсем недавно менял батарейку.
он
У меня рак. Мне 47 лет. Я молодой. Но жить осталось максимум несколько недель. Я пришел в ярость, узнав об этом. Какого черта я? За что? Бросьте говорить о судьбе. Я не верю в судьбу. Прекращайте пенять на наследственность: в моей семье все были здоровы. Почему именно я? Почему так рано? Я хочу жить. И главное – как я ее оставлю?
Я узнал о том, что болен, год назад. О том, что болезнь прогрессирует, 6 месяцев назад. О том, что у меня нет шансов, два месяца назад. Мне осталось жить 60 дней. Стремительно становится хуже. Я быстро устаю и постоянно хочу спать.
В этом году такая красивая осень. Среди всех деревьев больше всего вижу клены. Один растет перед окном моей комнаты, где я теперь провожу все время. Я читаю и пытаюсь записывать свои мысли. Мне показалось важным оставить ей память о моих последних месяцах жизни. Не думаю, что смогу написать много. У «я люблю тебя» нет вариантов и синонимов.
Я любил ее всю свою жизнь. Первый раз мы встретились у Джейкоба и Франсуаз. Меня пригласили на ужин. Когда я пришел, она стояла у окна и смотрела на закат. Мы часто потом стояли так вместе, провожая дни, недели, годы. И ни разу не повторились ни закат, ни наша ночная близость. Все ночи были разные, и, мне кажется, я помню их все и каждую в отдельности.
В тот вечер мы не сказали друг другу ни одной фразы, кроме традиционного приветствия и прощания. Я был недолго, она тоже. Помню, что мы вместе вышли из квартиры, вместе зашли в лифт и в полном молчании, улыбаясь в свои телефоны, спустились на первый этаж. На ней был бежевый плащ и яркий газовый шарфик, который она постоянно поправляла правой рукой, держа телефон в левой. Я открыл дверь парадной и, пропустив ее вперед, немедленно попрощался и выскочил на проезжую за такси.
А потом был ее пост-комментарий в инстаграме, написанный лаконично, красиво и дерзко. Ее возмутил поступок нашего общего знакомого, который, решив уйти от жены к молодой любовнице, прежде объявил это в сети. На что он рассчитывал и зачем так поступил, удивляет меня до сих пор.
Мы давно уже привыкли к отсутствию интимности в нашей жизни. Мы показываем миру свое нижнее белье и коренные зубы, мы включаем камеру телефона, выбирая кабачки, и тыкаем ею в тушку мертвого сибаса, советуясь с подписчиками, как приготовить его на ужин; мы радуемся, когда наша жизнь набирает миллионы «лайков», и выкладываем в сеть тарелки с едой, моментальной становящейся несъедобным отвратительным кормом. И все это уже не считается отсутствием вкуса и современной уродливой бестактностью. Но я не зануда и не моралист. Я толерантен к тому, что меня окружает. Если вам угодно выставлять свои гениталии на всеобщее обозрение – делайте это, но не касаясь интимных подробностей вашего партнера, который не факт, что будет в восторге от подобного рода публичности.
По большому счету, я абсолютно равнодушен к приметам нашего времени. Все, что мне нужно узнать, я узнаю из новостей. Что же до личного – у меня всегда была она, и никто иной не интересовал. Друзья считают, что я не современен, но из всех, с кем мы дружим, я, не имея ни одного переговорника, моментально реагирую на случившееся и отзываюсь, когда нужна помощь. Моя кнопочная «нокия» работает безупречно. Думаю, после моей смерти Генри еще лет 10 сможет пользоваться ею, хотя бы в качестве забавного раритета.
Она написала несколько емких предложений, из которых мне стало ясно, что женщина, с которой я ехал в лифте, умна и отнюдь не так проста, как это могло показаться на первый взгляд. Пост иллюстрировала картина Гюстава Курбе «Происхождение мира», что, как вы понимаете, сражало наповал и делало пост убийственным. Она четко и даже с какой-то брезгливостью препарировала поступок нашего знакомого, делая его заурядным стареющим ловеласом и мерзавцем. Будь я на месте его жены, после этого поста развелся бы с ним сам и как можно скорее. Пост собрал невероятное количество комментариев. Разъяренные мужчины рвали и метали, женщины писали слова поддержки, словом, резонанс получился огромный. Она никому не отвечала. Возможно, не читала, но думаю, не считала нужным пускаться в обсуждения после того, как все сказала. Сам не понимаю, почему я первый раз в жизни не сдержался и написал: «Жалею, что не разглядел вас в нашу первую встречу. Дадите мне второй шанс?» К моему удивлению, она ответила! И, как обычно, кратко: «Я ждала, когда вы меня найдете. Жду вас у себя». И адрес.
Наша вторая встреча была ужасной. Когда я приехал, она была замкнута. Я тоже не мог расслабиться и не находил тем для разговора. Она сварила кофе, предложила вина. Я зачем-то сказал, что вино – вовсе не повод. Она удивленно подняла правую бровь и уточнила: «Повод для чего?» Я смешался, растерялся и вообще замолчал. Она сидела напротив меня и выглядела такой близкой и открытой, что, казалось, стоит протянуть руку, и случится неизбежная близость. Но только казалось. Между нами стояла стена покруче берлинской, и все попытки разрушить ее, я видел, были безуспешны. «Спасибо за кофе. Я пойду», – сказал я и поднялся. «Спасибо, что приняли приглашение прийти». – «Вы отлично пишете». – «Это единственное, что я умею, и это самое простое», – ответила она. «Но нужно обладать изрядной долей смелости, чтобы позволить себе быть такой откровенной». «Когда нечего терять, это еще проще, – ответила она. – И это вовсе не повод». «Не повод для чего?» – в свою очередь удивился я. «Чувствовать родство, когда на самом деле его нет. Вам понравился мой текст, и вы решили, что знаете меня. Думая так, вы пришли ко мне. Самоуверенный, расслабленный, красивый мужчина. В дом к практически незнакомой женщине, которую до этого встретили в гостях у друзей и которая вас вообще не заинтересовала. Мне нужно было написать абсолютно заурядный пост, чтобы спровоцировать вас найти меня. Но что, если бы я не была столь обличительно красноречивой, что, если бы я умела так же чувствовать, но не могла так ярко формулировать? Вы бы никогда не нашли меня, никогда не написали бы. Зачем эта встреча? Точнее, с кем эта встреча? Зачем вы пришли? Чтобы что? К кому вы вообще пришли?»
Я оторопело смотрел на нее, стоя в крохотной прихожей. За мной была входная дверь, и все, о чем я мечтал, – это испариться через нее в свободный, понятный мне мир. Такой развязки я не мог себе представить. Что я сделал не так? Не обратил на нее внимания в первую нашу встречу? Да. Но как можно было винить меня за это? Я был не обязан. Я почувствовал, что закипаю. «До свидания. Мне нужно идти». «Удачи вам», – сказала она. Я открыл дверь, и вдруг она шагнула ко мне и поцеловала так сокрушительно, нежно и откровенно, что я от неожиданности врос в пол. Поцелуй был долгим. Наконец, она оторвалась от меня, и на ватных ногах, обескураженный тем, что только что случилось, я вывалился в темную улицу.