Снежный перевал
Шрифт:
Гамло быстро выпростал свою руку из его худых, длинных пальцев.
— Оказывается, твои дети знают меня.
— Ну конечно же! Тебя знает весь мир.
— Не заливай! При чем тут мир? Младший твой плакал. Стоило его брату назвать мое имя, он тотчас бросился бежать. Верно, ты пугал их мной?
— Не приведи господь.
Удивительная мысль пришла в голову Гамло, она захватила все его существо, и он даже подобрел от предстоящего наслаждения.
— Знаешь, Худагулу, хорошо, если бы ты сложил в мою честь песню. На какую мелодию поют дастан «Кёроглу»?
— «Мисри».
—
Только сейчас Худагулу заметил папаху Абасгулубека на голове Гамло. Он приглушенно кашлянул и, вытирая набежавшие слезы, попытался как следует рассмотреть папаху, желая убедиться: не ошибся ли? А Гамло продолжал:
— Смотри не забудь. Приходи через час. Я уже позвал гостей. Споешь в мою честь песню.
У Худагулу начался очередной приступ кашля, и Гамло, не ожидая, когда это кончится, махнул рукой и ушел.
«Господи, что он говорит? — стоя посреди двора, думал Худагулу. — Почему он надел папаху Абасгулубека? Может, его убили? Не верю! Гамло не справится с Абасгулубеком! Но что же случилось?..»
Худагулу никак не мог прийти в себя. Ни Кербалай Исмаил, ни Гамло ни разу не переступали порог его дома. Всегда посылали Расула. Теперь, видимо, многое изменилось. Папаха Абасгулубека на голове Гамло! Было отчего растеряться и разводить руками.
Он возвратился в дом, снял со стены саз.
— Приготовь сапоги, папаху...
Жена радостно улыбнулась и стала скидывать из ниши на пол тюфяки и одеяла. В глубине ниши лежал заветный узел, в котором хранились сапоги, брюки, рубаха и каракулевая папаха ашуга. Коль муж взял в руки саз, он приглашен играть, и какое-то время семья будет жить в достатке.
Худагулу стал одеваться. Отвернувшись к стене, повязал широкий ремень. Ашугский костюм был гордостью всей семьи, прекрасной, единственной и дорогой реликвией. Однажды, обнаружив, что рубашку в двух местах поела моль, Худагулу несколько дней не мог прийти в себя от огорченья.
Одевшись, Худагулу, казалось, стал выше ростом, стройней, моложе. Перекинул через плечо саз.
— Далеко собрался? — спросила жена.
— Нет.
— Отец, возьми и меня, — попросил старший сын, поглаживая складки на рубашке отца.
— Гамло сегодня гуляет. Сам приходил приглашать.
Радость сошла с лица женщины, даже сын опустил руку.
Худагулу вышел на улицу. Навстречу ему ехал всадник. Магеррам, — это был он, — увидев Худагулу, остановил коня.
— Куда собрался? — спросил он, поздоровавшись.
— Пригласили петь.
— Ты хоть знаешь, Худагулу, куда тебя позвали? — зло спросил он.
— Ашуга зовут на праздники и свадьбы. С сазом на похороны не идут.
— Дело как раз в том, что ты приглашен на похороны. И что ты за человек, Худагулу? И к друзьям идешь, и на приглашения врагов откликаешься.
— Что делать? Не ходить? А кто станет кормить моих детей?
Магеррам понимал его, но согласиться с тем, чтобы ашуг пел в компании убийц, не мог. Как можно праздновать убийство? Как согласился на это дядя? Разве недостаточно той низости, что они совершили?
— Ашуг, знаешь, что случилось?
— Нет.
— Убили Абасгулубека и Халила.
— Как?! Не может быть! — голос Худагулу задрожал. — И у кого рука поднялась, Магеррам?
— Они совершили убийство. И теперь зовут тебя, чтобы ты пел в честь их «победы».
Ашуг стоял, опустив голову, носком сапога разрывая снег.
Магеррам сплюнул, махнул рукой и тронул коня.
«Как мне поступить? — думал Худагулу, растерянно стоя посреди улицы. — Идти или нет? Пойду —придут люди с Веди и притянут к ответу. Магеррам продаст меня за здорово живешь, еще наплетет лишнего. Правда, до сих пор я не слышал, чтобы он наговаривал на кого-нибудь, но жизнь — сладкая штука. Чтобы обелить себя, он расскажет обо мне. Разве сложно расправиться с Худагулу: ни родственников, ни друзей? А если не пойду — не избежать гнева Гамло. Подлец сам приходил за мной. Проклятье дьяволу! Пока те придут сюда, пока продаст Магеррам, пока призовет к ответу Шабанзаде.:. Сейчас главное — Гамло».
С этими мыслями он снова тронулся в путь, достиг одноэтажной пристройки позади дома Кербалай Исмаила. Толкнув калитку, прошел мимо навеса над тендиром, остановился перед домом. На пне синела шкура разделанного барана.
Гамло появился неожиданно, будто вырос из-под земли.
— Ну что, пришел? Подумал над тем, что я говорил?
Худагулу промолчал.
— Знаешь, как надо сделать? — не замечая его смущения, сказал Гамло. — Ну, как в настоящих дастанах... Не бойся, тебя заставят повторять это на каждом празднике, и ты заработаешь кучу денег. Начинай с детства. Будто я рос вместе с Абасгулубеком. С ранних лет не ладили. Приплети историю с какой-нибудь девушкой, женщиной. И о том, как я убил его...
— А как ты убил? — холодея от ужаса, спросил Худагулу.
— Я поднял винтовку, — все еще не замечая страха и омерзения на лице Худагулу, сказал Гамло. — Он крикнул, чтобы мы не стреляли, что он хочет сказать пару слов. Я услышал позади себя голос Кербалай Исмаила и понял, что, если Абасгулубек станет говорить, убить его мы уже не сможем. Нажал на курок...
Худагулу и представить не мог, как можно рассказывать обо всем этом.
— Да ты не бойся, соберись с мыслями...
...Арестованные шли, растянувшись в цепочку. Зульфугар взобрался на скалу на краю обрыва. Отсюда он видел всех. Он знал, что никто из арестованных даже не попытается убёжать. Длительное голодание, побои лишили их сил. Единственно, за кем он следил зорко, был идущий впереди большеносый, большеглазый человек, подпоясанный белым кушаком. Его схватили совсем недавно, когда он пытался пробраться в Карабаглар.
В хурджине у него нашли небольшой, с ладонь, молитвенник, пару яиц, лист лаваша да головку лука. На вопрос, куда он держит путь, он отвечал:
— Я — молла, приехал подзаработать.
Его отвели в Келаны, бросили к арестованным. Молитвенник, правда, оставили при нем. Теперь он шел впереди небольшого отряда, часто проваливаясь в снег под тяжестью грузного тела.
— Молла, ты даже не спрашиваешь, куда делся твой осел? — решив поиздеваться над пленником, спросил Зульфугар.
— Быть бы живу, не до жиру.