Снежный перевал
Шрифт:
Сусени чуть не задохнулась от гнева.
— Почему не оставил у вас? А вот почему... Стоило ему уехать на пару дней, все стали думать и говорить о нем бог знает что! Разве кто оградил его от клеветы?
Талыбов несколько смягчил тон:
— Я уезжал вместе с ними.
— Ах вот как?! Ведь он говорил, что с ними будет какой-то человек из города. Значит, это был ты. Как же случилось, что ты вернулся, а они — нет?
— Все дело как раз в этом. Видишь, я здесь, они — там.
— Что-то здесь не так, — наверное,
— С полдороги!.. Я побывал даже в Келаны.
— Вы были в селе Азиз? У кого останавливались?
— В доме Ширали.
— Как они? Как поживает Ветен? Это моя сестра. Как они приняли вас?
— Хорошо. Ширали зарезал барана. Отлично принял нас.
Шабанзаде, чтобы скрыть улыбку, потирал пальцем кончик носа. Он радовался, что разговор вступил в спокойное русло. Но еще больше он радовался тому, что Сусени припирает Талы-лова своими точными вопросами к стене.
— Когда вы покинули их?
— Вчера.
— Утром, вечером, днем?
— Вечером.
— Что же случилось дальше?
Никогда не поверила бы Сусени, что она сможет так разговаривать с незнакомыми мужчинами. Она сама дивилась своей смелости. Откуда в ней это? Может, потому, что речь шла о Халиле? Если сейчас отворится дверь и войдет Халил, что он скажет, увидев ее? Конечно же вспылит: «Как ты смеешь с ребенком на руках обивать пороги кабинетов!» А вернувшись домой, надает еще тумаков.
Но что-то подсказывало ей: «Халил не вернется! Ты никогда больше не увидишь его!»
— Только на миг я закрыл глаза, как их и след простыл. Они перешли на сторону врага.
Сусени засмеялась. Зло, с издевкой. Словно хотела сказать: «Раз перед тобой женщина, то можно говорить любую глупость?! Или считаешь, что вокруг одни дураки?»
Ее смех вывел Талыбова из себя. Он швырнул карандаш на стол: «Откуда взялась эта женщина? Знает ли она, над кем смеется?!»
Сусени переложила ребенка на правую руку, поцеловала его и, подняв голову, спросила:
— Так ты говоришь они перешли к Кербалаю?
— Да, и я не обманываю тебя. Там, где я работаю, — снисходительно объяснил он, — лгунов не держат.
— Что ты делаешь у себя на работе — не мое дело, — не унималась Сусени. — Но тому, что ты говоришь, не поверит даже младенец. Как же так, Абасгулубек и Халил столько лет были храбрыми людьми, вели за собой народ, но стоило появиться тебе — сразу же продались и перешли к врагу?! Даже Кербалай, чтоб светлого дня ему не видать, добивался их заступничества и защиты. Подумай сам, кто в это поверит? Да кто такой Кербалай, чтобы они перешли на его сторону? И потом, кто поверит, что они сдались врагу, а ты, такой храбрый, сумел уйти?! ,
Сусени направилась к двери. Шабанзаде, в глубине души благодарный этой женщине за то, что свято берегла доброе имя мужа и приперла Талыбова к стене, решил поддержать ее.
— Сестра, наберись терпения, скоро все прояснится. Скажи, как зовут ребенка?
— В день отъезда Халил сам назвал его — Нариман! Сказал, что был такой человек, учился вместе с Абасгулубеком. А я ему говорю: зачем же ты называешь его именем, услышит, может обидеться? А Халил отвечает; нет, не обидится, он умер, а до того работал на большой должности и похоронен в Москве.
Она толкнула дверь, вышла в коридор. Дверь на пружине с шумом захлопнулась за ней, с косяка посыпалась штукатурка, но Сусени не обратила на это внимания. В конце лестницы она увидела курда Ибрагима.
— А ты, если мужчина, найди себе другое ремесло. Мужчина не должен вилять хвостом и зарабатывать этим себе на хлеб.
Люди перед домом засмеялись, а Ибрагим не нашелся что ответить, только прикусил губу и угрожающе положил руку на кобуру. Но женщина уже отошла от него.
— Сусени, как там дела?
— Эх, Дедебала, — ответила Сусени, узнав спрашивающего, — прибывший из города говорит, что Халил и Абасгулубек сговорились и перешли на сторону Кербалая. Кто в это поверит?
— Этого не может быть! — отозвался Дедебала. — Подлая ложь!
Сусени пожала плечами и двинулась вперед. Люди замолкали, расступались, давая ей дорогу.
...Голос Талыбова все еще дрожал:
— Во всем виноваты вы: такого человека, как Халил, выдвинуть в председатели колхоза. Погляди, какая у него бесстыжая жена! Скажешь слово, а она в ответ — десять. Ничего, я укорочу ей язык.
— За что?
— А за то... Муж ее предал нас, а она болтает бог знает что! По-вашему, мы должны гладить ее по головке?! Знаете, что случится завтра? Люди перестанут нас слушаться. Вы думаете, уступками добьешься уважения? Только силой и твердостью. В вашем: уезде не хватает именно этого. Вы оказались чересчур мягким, хотели быть хорошим для всех. Это опасная политика. Наша линия должна быть сейчас как никогда ясной. Идет серьезная борьба, и стоять в стороне от нее никому не удастся.
Что-то вспомнив, Талыбов сунул руку в нагрудный карман, вынул смятый листок бумаги.
— Вот, прочтите!
На листке неровными буквами было написано:
«Перестань трепать имя Абасгулубека. Если решишь объявить его врагом народа — прощайся с жизнью. Даже трупа твоего не сыщут!»
— Видите! Подкинули в форточку. Угрожают, думают, что испугают. А я бывал в таких переделках, что теперь даже черт мне не страшен.
Кербалай Исмаил встал, прошел на середину комнаты. Как всегда, в руках четки: янтарные камешки словно излучают внутренний свет. Гамло казалось, что Кербалай всегда советуется с четками, о чем-то рассказывает им, а четки неслышно отвечают ему. Даже угли, которые он по обыкновению ворошит в печи, — его собеседники. Иногда Гамло так злился на четки и угли, словно они были живые.