Снежный перевал
Шрифт:
— Джамал там, за скирдой. Боится высунуть нос1
— А чего он меня боится?
— Скорее стесняется!
Гамло не стал останавливаться на незнакомом ему Джамале и крикнул:
— Вы знаете Медвежонка?
Люди за стеной зашептались:
— Кто такой Медвеженок?
— Он имеет в виду Зульфугара...
— Да, знаем, — ответил кто-то. — Отлично знаем! А что случилось?
— Он совершил такое... Упустил Имана! Тому, кто поможет поймать Имана, Кербалай Исмаил подарит бычка.
— Да разве Иман стоит бычка? — спросил тот же голос за стеной.
— Тогда подарим телку...
—
Гамло поискал глазами мужчину, пытавшегося торговаться с ним. Голова исчезла за стеной.
— Мы дарим бычка потому, что у Зуяьфугара есть только бычок.
— А кому достанутся его овцы?
— Зарежем и поедим. Дом оставим жене. А с ним я рассчитался как следует. Не станет хлопать ушами! Эй, люди, слушайте!.. Кто отступится от Кербалай Исмаила, кто продастся большевикам, будет иметь дело со мной! Убью и похоронить не разрешу. А труп брошу собакам....
...Кербалай осторожно сунул руку в карман. Нащупал мягкие плоды. Недаром он набрал в карман груш. Хотел навестить Магеррама. Еще вчера он услышал, что Магеррам тяжело заболел, слег, а главное, не хочет показываться на глаза дяде.
Поднявшись по каменным ступеням, он прошел в дом брата. Мать Магеррама сидела к нему спиной, взбивала шерсть, Увидев деверя, она подобрала вытянутые ноги, поправила платок на голове.
Мираса была женой его младшего брата, умершего от простуды. Она стойко перенесла потерю мужа, подняла сына, а теперь растила внуков. Несмотря на годы, она вела себя при девере как в молодости: не разговаривала с ним, закрывала платком лицо.
— Мираса, говорят, Магеррам заболел?
Женщина молча кивнула в сторону смежной комнаты.
Кербалай не раз говорил своим домочадцам, что недоволен таким поведением Мирасы. Не первый год они знают друг друга, тридцать лет назад вошла она в этот дом невесткой, потеряла мужа, поседела, стала бабушкой. Но в душе он гордился тем, что она придерживается обычаев; значит, считается с ним, знает свое место, хранит к нему уважение. Лет десять назад кто-то предложил выдать ее замуж. Она ведь сравнительно молода. Жаль ее, что она видела в жизни? Кербалая убедили эти доводы. Но потом ему пришло на ум, что эти разговоры исходят от самой Мирасы. Он попытался уточнить это, и ему передали ее ответ: «Я не брошу сына и никуда не уйду. В мои годы стыдно думать о замужестве!» После этого все разговоры прекратились. Магеррам вырос, женился, стал отцом. Жену Магеррама Кербалай не видел давно. Всякий раз, когда он переступал порог дома покойного брата, — а приходил сюда Кербалай не часто, — невестка пряталась в одной из дальних комнат.
Магеррам лежал на тахте. Рядом с тахтой резвился кот, теребил лапкой бахрому старого паласа. У двери лежали связки дров. В углу стояла деревянная кадка для хлеба, накрытая залатанной скатертью. Рядом с. кадкой, у стены, возвышался большой глиняный кувшин, прикрытый куском кожи. В нем хранилось поджаренное мясо. Всю зиму Мираса готовила из этих кусочков мяса вкусный бозбаш.
Когда Кербалай приходил к ним, Мираса подогревала мясо, вместе с лавашом подавала на стол...
Кербалай остановился посреди комнаты. Кот испугался и, мяукнув, прыгнул на тахту, к ногам Магеррама.
— Магеррам!
Магеррам лежал, уткнувшись головой в одеяло, и оттого не услышал голоса дяди. Ему и в голову не могло прийти, что в такой тревожный час Кербалай придет навестить прихворнувшего племянника. Горшки, поставленные на его лопатки, напоминали огромных и ненасытных пауков. После нелепой смерти мужа Мираса как огня боялась болезней и даже при легком недомогании ставила горшки. Вчера сын вернулся домой сам не свой, с почерневшим за несколько часов отсутствия лицом. Он лег прямо на ковер, попросив помассировать ему спину и поясницу, но даже после этого ему не стало лучше. Ему приготовили постель, он разделся, лег и, пока мать ставила ему на спину горшки, говорил о бренности жизни, жестокости и двуличии людей. Почему-то ругал на чем свет стоит ашуга Худагулу. Мать подносила уголок платка к глазам, но слез не вытирала, и они падали на одеяло. Ей казалось, что сын тяжело заболел и бредит...
Мираса вошла в комнату, подошла к тахте, растолкала сына.
— Что случилось? — недовольно спросил он.
Кербалай придвинул табуретку, сел. Приложил руку ко лбу Магеррама. Жар был небольшой.
— Что лежишь, герой?
— Дядя, это ты?
Мираса откинула край одеяла, сняла с плеч сына один горшок. Горшок поддался с трудом. На спине Магеррама отчетливо выписался кровавый круг. Когда она сняла все горшки, в комнате запахло бараньим салом. Магеррам расправил собранную у шеи нательную рубашку, закутался в одеяло, сел.
— Вставай, одевайся. Может, уже сегодня они пойдут на нас. Что ты решил? Сейчас не время прятать голову под одеяло.
Магеррам не ответил.
— А мне не нравится твое молчание! — повысил голос Кербалай.
Мираса доставала из кувшина мясо, внимательно прислушиваясь к словам Кербалай Исмаила.
«Играет жизнью моего сына. На старости лет мечтает стать шахом. Сидел бы себе спокойно, Жил бы не хуже шаха. Да и что случилось? Ну, отняли у тебя землю. У всех отняли. С голоду не помер бы...» — думала она.
— Что сказать, дядя? После случившегося никак не могу прийти в себя. Недавно забылся, заснул, вижу — стою с ружьем в руках и целюсь в тебя.
Кербалай сидел, подперев кулаком челюсть и глядя на кота, который терся о ноги Мирасы. Он очень любил Магеррама, пожалуй больше, чем в свое время его отца.
— Я — старший в семье, даже твой отец считался со мной. Напрасно ты даешь таким мыслям волю, сынок.
— Это верно, дядя, но Абасгулубек тоже был не маленьким человеком, а вы подбили его, как птицу. Он был совестью, честью всего уезда. Жил для других... Что-то сломалось во мне, дядя.
Кербалай не ожидал этих слов. Он встал, посмотрел в упор на племянника.
— Ты неправ, сынок. Даже кошку гладят, когда хотят ужиться с ней. А начнешь мучить — станет царапаться, кусаться. А разве я хуже кошки? Ты согласился бы, чтобы меня расстреляли вместе с другими в старой крепости? Нет, я знаю! А почему они приходили? Именно для этого. Но я решил дорого продать им свою жизнь!
— Абасгулубек когда-нибудь желал тебе плохого?
— Нет.
— А почему вы так обошлись с ним? В чем виноват Халил?