Снежный пожар
Шрифт:
Да, подумала я, таким он и был. Он все озарял своим внутренним светом, что придавало ему какое-то величие.
— Он был создан для горных склонов, — продолжал Джулиан. — Я понял это, как только его увидел. Он с самого начала превосходил меня во всем. Ему многому предстояло научиться, но он совершенствовался быстро и легко. Я предложил ему помощь, и он радостно ее принял. Часть времени он тренировался с Эмори Ольтом, потому что Эмори — великий учитель. Он стал бы чемпионом, если бы не травма. Он сделал из меня лыжника, и, когда мне пришлось прекратить выступления, он страдал сильнее, чем я. Я даже думаю, что он переживал окончание моей спортивной карьеры тяжелее, чем собственное увечье. Он не мог примириться с этим происшествием, потому что не видел в нем смысла; другое дело — если бы я покалечился на лыжной трассе, покоряя горную вершину. Замерзшая лужа на дороге, мальчишки, стершие дорожный знак, — какое отношение могло все это иметь к достигнутому мной уровню мастерства? Поэтому, когда на сцене появился Стюарт Перриш, судьба предоставила Эмори Ольту третий шанс стать первым в мире. К несчастью, он никогда не любил Стюарта.
Джулиан молчат так долго, что я засомневаюсь, продолжит ли он свой рассказ. Я сидела молча и ждала. Когда он снова заговорил, его тон смягчился, как бывает при воспоминании о том, кого полюбил и потерял.
— Стюарт стал моим младшим братом. Мне казалось, что нас связывают кровные узы. Мы любили друг друга. Но я хотел, чтобы он достиг совершенства; я хотел этого ради Стюарта, а не ради того, чтобы наверстать упущенное, как думает Шен. Я перерос такого рода мелкие чувства. Я желал Стюарту успеха, потому что он был для него создал — ибо был прирожденным чемпионом. И он имел качество, встречающееся крайне редко: он совершенно не боялся. Перед любым соревнованием оставался абсолютно спокойным. Сначала это меня беспокоило. Потому что капелька страха нужна, чтобы адреналин поступал в кровь. Но к Стюарту это правило не относилось. Он хотел побеждать — и неуклонно шел к цели. У меня нет никаких сомнений в том, что через год он стал бы чемпионом страны, а через два — Олимпийских игр.
Я представила себе Стюарта сидящим в мрачной тюрьме; его подкосили на взлете. Меня мало волновали чемпионские титулы, но я хотела, чтобы мой брат достиг того, к чему стремился.
— Тогда почему вы не помогаете ему сейчас? — спросила я. — Почему не вызволите его из тюрьмы?
Казалось, он меня не слышал. Когда он опять заговорил, в его голосе звучал гнев, сила которого меня испугала.
— Вы хотели узнать, что за человек Стюарт Перриш. Я вам скажу: он был чемпионом до мозга костей. Это значит, что он был одержимым, безжалостным и эгоистичным.
Я не издала ни звука, но мне пришлось изо всех сил сжать подлокотники кресла, чтобы удержаться от негодующего возгласа. Джулиан продолжал:
— Я никогда не встречал членов его семьи, он меня с ними не знакомил и о них не говорил. Думаю, отец и мачеха его избаловали. Я знаю, у него есть сестра; наверное, доля вины за воспитание брата лежит и на ней. Он был красив, молод и крайне самоуверен. Он привык иметь что пожелает — так уж его воспитали в семье.
Мне снова пришлось сдержать гнев и воздержаться от комментариев.
— Уж не говорю о его девочках, — продолжал Джулиан. — Он имел шумный успех среди начинающих лыжниц «крольчих», думаю, они от него натерпелись. Впрочем, я не возражал против его увлечений. Кто-то должен учить уму-разуму молоденьких девушек. Но когда дело дошло до Марго, чаша моего терпения переполнилась. Она сказала мне, что он к ней приставал.
— В инвалидном кресле?
Он поморщился, как от боли.
— Вы ее не знали. Она оставалась такой же привлекательной и обворожительной, как всегда, хотя я и разрушил ее жизнь. И она не была полностью парализованной, несмотря на поврежденный позвоночник. Жизнь в ней не иссякла, она могла чувствовать. Она была моей женой.
— Она… она сама вам сказала? Я имею в виду о Стюарте?
— Мне сказал Эмори. Он видел, что происходило, тогда как я оставался в полном неведении. Когда я прямо спросил Марго, она призналась, хотя и очень неохотно. Она знала, как я относился к Стюарту, и боялась за него. Но она вынуждена была подтвердить то, что заметил Эмори. Возможно, за это он ее и убил, в наказание. Он знал, что я готов вышвырнуть его из дома, и решил отомстить. Вам известно, что ограда, сквозь которую проскочило кресло, была заранее повреждена?
Я с изумлением смотрела на него.
— Разумеется, неизвестно. Она была распилена и потом для виду сколочена маленькими гвоздиками. Кто-то заранее планировал покушение, Линда!
Надежда возвращалась ко мне. Стюарт мог совершить дурной поступок под воздействием мгновенного импульса, но не мог заранее запланировать убийство, не такой у него характер.
— Почему вы не сообщили всего этого полиции, когда Эмори выдвинул свои обвинения против Стюарта? — спросила я.
— Как я мог? Что бы ни говорил Эмори, я не мог быть уверен в том, что Стюарт действительно виноват. Марго не являлась безупречной женщиной. Она никогда не простила мне той дорожной аварии, в результате которой стала калекой, и… — Он немного поколебался. — С другой стороны, есть Адрия, которая сама могла толкнуть кресло.
Мне становилось все труднее сдерживать себя.
— Разве нельзя было узнать правду от Стюарта?
— Он бы солгал мне, если бы ему это потребовалось. Обстоятельства сложились так, что я не мог верить ни одному его слову. Единственное, что я мог для него сделать, — это оставаться нейтральным и дать ему шанс защититься. Прокурор отказался выдвинуть против него обвинения ввиду отсутствия доказательств, я продолжал молчать. Я трактовал сомнение в его пользу. Узнав, что Эмори решил дать против Стюарта дополнительные показания, я вернулся в Грейстоунз. Мне неизвестно, что именно он им рассказал. Эмори не говорит мне об этом. Теперь пусть все идет своим чередом. Если Стюарт невиновен, это выяснится. Я не хочу трепать имя Марго, без чего нельзя было бы обойтись, если бы я дал показания и выступил в качестве свидетеля. И не хочу доставлять лишние неприятности Адрии.
— Разве человеческая жизнь не важнее имени — чьим бы оно ни было?
— Может быть, к данному случаю это не относится, — ответил Джулиан. — Если он виновен, окружающие должны быть от него защищены.
— Вы бесчувственный, жестокий человек! — выпалила я.
Он встал из-за стола и подошел к стене, на которой висела фотография Марго. Она на лыжах мчалась по склону — веселая и торжествующая на фоне покрытой снегом горы.
—Ну что ж, я рассказал, о чем вы просили и добился только одного: вы считаете меня бесчувственным. То, что вы обо мне думаете, не так важно. Но я не убежден, что подобное отношение ко мне пойдет на пользу Адрии. Как бы ни было, я ответил на вопрос о том, что за человек Стюарт Перриш.
Я знала, что картина, нарисованная Джулианом, соответствовала действительности, и у меня исчезла всякая уверенность в том, что я могу переселиться в этот дом и принести какую-то пользу Адрии. Как я могла жить под одной крышей с человеком, который имеет столь извращенное представление о моем брате? Несколько минут я сидела неподвижно, и Джулиан меня не тревожил.
Тишину внезапно прорезал женский крик, раздавшийся со стороны лестницы. На мгновение мы оцепенели. Затем Джулиан выбежал из библиотеки, а я ринулась за ним. У подножия башенной лестницы в неестественной позе лежала Шен. Несколькими ступеньками выше стояла Адрия, вцепившись рукой в перила; ее широко раскрытые голубые глаза выражали ужас.