Снова три мушкетера

Харин Николай

— Ну, эта новость плоха не только для ларошельцев, — вырвалось у Портоса, но он тотчас же прикусил язык, встретив взгляд Атоса.

— И что же ларошельцы, господин Жерар? — вмешался Арамис, чтобы загладить неловкость, допущенную другом, и перевести разговор на другую тему.

— Они не поверили. Комендант Ла-Рошели встретил господина Ла Удиньера у верков того полуразрушенного бастиона…

— Бастиона Сен-Жерве?

— Да, да… вот именно. И заявил, что он и слышать ничего об этом не хочет.

— Вот

так штука, — снова вступил в общий разговор Портос. Получается, что Бэкингем и после смерти продолжает портить кровь господину кардиналу. Ха-ха-ха!

Офицеры во главе с Портосом расхохотались, и только офицер, названный Жераром, огляделся по сторонам и недовольно проговорил:

— Говорите тише, господа.

— Не беспокойтесь, любезный Жерар. После того как д'Артаньян получил от кардинала патент лейтенанта мушкетеров, все знают, что мы лучшие друзья его высокопреосвященства, а господин де Тревиль, наверное, считает нас тайными осведомителями кардинала, пробравшимися в его роту!

Все расхохотались еще громче, а господин де Бюзиньи, который не все понимал по-французски, но от этого веселился ничуть не меньше других, кликнул трактирщика и спросил еще бургундского.

Между тем, пока господа королевские офицеры и мушкетеры проводили таким образом время, тот, чье имя заставляло Жерара беспокойно осматриваться по сторонам, а короля Франции чувствовать себя школьником, не выучившим урока, возвращался с военного совета в свою резиденцию, расположенную в незаметном доме, стоявшем в дюнах у Каменного моста.

Кардинал, по своему обыкновению, ехал верхом, закутавшись в простой плащ, в сопровождении лишь трех человек. Двое из них были Каюзак и капитан гвардии Ла Удиньер, третьим был Рошфор.

Кардинал казался погруженным в глубокую задумчивость, и это соответствовало действительности. Мысли Ришелье были поглощены затянувшейся осадой. Как уже говорилось, воздвигая дамбу, долженствовавшую окончательно уморить голодом население Ла-Рошели, кардинал одновременно приказывал подбрасывать в осажденный город письма, подрывающие моральный дух его защитников.

Однако его усилия были сведены на нет известиями, принесенными одним из жителей Ла-Рошели, которому удалось, миновав все ловушки и капканы, расставленные осаждающими, пробраться в город прямо из Портсмута, где он видел грозный английский флот, готовый поднять паруса и в несколько дней достигнуть французских берегов.

Более того, в письме, доставленном ловким гугенотом, Бэкингем лично извещал мэра Ла-Рошели о великом союзе против Франции, который должен быть заключен со дня на день и результатом которого могло бы явиться одновременное вторжение в пределы Франции английских, австрийских и испанских войск.

Письмо публично читалось на всех площадях, а недовольные, пытавшиеся от голода

бунтовать, были по приказу мэра вздернуты на главной площади Ла-Рошели.

Стратегическим планам кардинала к тому же изрядно мешали раздоры маршалов, Бассомпьера и Шомберга, с герцогом Ангулемским, которые его высокопреосвященству, отвечавшему за все, приходилось постоянно улаживать.

Сегодня был пойман очередной гонец, посланный ларошельцами к Бэкингему. С ним поступили, как и со всеми предыдущими, — повесили под частую барабанную дробь.

Наблюдая церемонию повешения в обществе монарха, что уже стало милой традицией, кардинал поймал себя на мысли, что после всех понесенных потерь ларошельцы неминуемо поступили бы точно так же, доведись им захватить в плен шпиона из лагеря королевских войск. Эта мысль засела в его мозгу, заставила вновь и вновь возвращаться к ней.

— Послушайте, Рошфор, — проговорил кардинал, полуобернувшись к своему ближайшему спутнику, почтительно державшемуся несколько позади.

Тот немедленно пришпорил своего коня и поравнялся с кардиналом.

— Да, ваше высокопреосвященство, — отозвался он.

— Не кажется ли вам, что наши усилия будут вознаграждены и город сдастся немедленно, если его защитники поверят наконец, что помощь англичан не придет?

— Без сомнения, ваше высокопреосвященство.

— Не так ли? — с усмешкой протянул кардинал. Неожиданно он переменил тему:

— Вы, наверное, еще не успели забыть шевалье д'Артаньяна?

— Того самого, которого вы, ваше высокопреосвященство, соизволили недавно наградить патентом лейтенанта мушкетеров?

— У вас хорошая память, Рошфор, — отвечал кардинал, все так же странно усмехаясь. — Вы удачно выразились — «соизволил наградить». Именно соизволил. Он, конечно, храбрец — этот д'Артаньян. Но такой чин ко многому обязывает, не правда ли?

— Совершенно верно, ваше высокопреосвященство, — ответил Рошфор, теряясь в догадках, куда клонит его покровитель, всесильный министр, наводящий страх на всю Европу.

А кардинал тем временем вновь погрузился в свои мысли, пытаясь разобраться в том, что же происходит с ним.

При мысли об этом молодом гасконце Ришелье испытывал сложное чувство раздражения, почти злобы, но злобы, смешанной с восхищением. Его высокопреосвященство не мог отказать в незаурядности нашему герою д'Артаньян обладал умом и храбростью. Но сами по себе эти качества, достойные всяческого уважения, встречались в окружавших кардинала людях не столь уж редко. Д'Артаньян же, помимо всего прочего, был открыт и благороден, кардинал видел, что юноша чист сердцем, и именно это привлекало его больше всего. Такое сочетание, достаточно редкое даже в те отдаленные дни, почти перевелось в людях в наше развращенное время.