Сновидения Ехо (сборник)
Шрифт:
– И что? Почему это кажется тебе необычным?
– Ты же сам видел эти бьющие из-под земли разноцветные ветры. Скажи на милость, где там повод для слез? Стоять, распахнув рот, бессмысленно улыбаться до ушей, обниматься от полноты чувств с незнакомцами, пускать по кругу прихваченную с собой бутылку вина – вот нормальная человеческая реакция. Люди, по чьим головам я пробирался через площадь, примерно так себя и вели. Плакать, мне кажется, мог только художник. В смысле, автор этого восхитительного безобразия. Я бы, может, сам зарыдал, если бы такое сотворил и своими глазами увидел, как оно
– Учти, из этого правила довольно много исключений, – заметил Джуффин. – У меня есть знакомый, отставной генерал Гвардии Его Величества, прошедший все тяготы Смутных Времен, который всегда плачет в опере, причем совершенно вне зависимости от ее сюжета. Так уж на него воздействует эффект соединения инструментальной музыки и голосов. А одна из охранниц нашего речного порта счастливо рыдает всякий раз, когда к причалу подходит очередная укумбийская шикка. И вовсе не потому, что у леди был возлюбленный пират, погибший в какой-нибудь жаркой битве за полторы дюжины рулонов чангайского шелка. Просто сердце ее рвется на части при взгляде на совершенство корабельных форм. Скажу тебе по секрету, даже мой дворецкий вполне может украдкой пустить слезу, наблюдая за гонками амобилеров. То ли от умиления, то ли просто печалясь по тем временам, когда он сам лихо носился по полю для соревнований, рискуя свернуть себе шею на всяком крутом повороте. Кто его знает. Все люди разные, сэр Макс, и реакция даже на самые простые вещи бывает совершенно непредсказуемая.
– Вот как!
Я попытался представить плачущего Кимпу. Но ничего не вышло. Воображение отбивалось от меня руками и ногами, пронзительно вереща, что не позволит так зверски себя эксплуатировать. И его можно было понять.
– Тем не менее я согласен считать слезы третьим совпадением, – неожиданно заключил Джуффин. – Ты совершенно прав, пока все так шатко и зыбко, имеет смысл сперва хвататься за любую опору и только потом разбираться, что она собой представляет. Вот когда встанем на ноги потверже, сможем позволить себе быть придирчивей.
– И это еще не все! – торжествующе сказал я. – Перед тем как исчезнуть, этот тип шепнул Нумминориху: «Когда я был дитя и бог». Тебе эта фраза ни о чем не говорит? Правильно, и не должна. Это просто цитата. И я знаю, откуда он ее выдрал.
– Хочешь сказать?..
– Именно. Рядом с Нумминорихом стоял мой земляк. Его спящее тело лежит сейчас в мире, который я успел очень неплохо изучить. И стихотворение это помню – не целиком, фрагментами. Но это как раз совершенно неважно. И знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, там, у себя дома, он – старик.
– Из чего такой вывод?
– Из текста, конечно. Стихотворение написано от лица старика, скорбящего о временах, которых не вернуть. И об утраченной детской способности ощущать себя бессмертным, а мир – полным чудес. Понимаешь, если уж он стал цитировать эти стихи первому попавшемуся незнакомцу, значит, они все время крутятся в голове. Причем во сне. Наверное, очень много для него значат. Не знаю. Но пока мы только громоздим одно смутное предположение на другое, чем моя версия хуже прочих?
– Ничем, – согласился Джуффин. И ухмыльнулся: – Надо же! Меньше всего я ожидал,
Но я все равно скис.
– Думаешь, я говорю ерунду?
– Нет, что ты. Напротив. Довольно логичная вырисовывается у нас теперь картина. Какое отношение она имеет к реальности – иной вопрос. Время покажет. Но если доверять моему чутью, сейчас мы с тобой стоим на ногах куда крепче, чем нынче утром. Я и не надеялся. Только знаешь что? Если даже ты прав и этот человек действительно глубокий старик, вряд ли мы можем позволить себе расслабиться. Будить его надо все равно. Жизнь не становится менее ценной только оттого, что она коротка.
– Такая постановка вопроса мне и в голову не приходила. Жизнь человека, которому однажды приснилось, что он устроил всю эту красоту, – драгоценность. Я бы вообще с удовольствием сделал его бессмертным, да не умею. А ты?
Джуффин укоризненно покачал головой.
– Конечно нет. Я неплохо умею лечить болезни, а еще лучше – ранения, особенно нанесенные колдовством. И могу продлить почти любую жизнь – при условии, что ко мне более-менее вовремя обратились. Но бессмертие каждый добывает себе сам. В таком деле захочешь – не поможешь.
– Ну да, – вздохнул я. – Конечно, дурацкий был вопрос. Просто такой уж нынче выдался день. И такой вечер. И такая ночь пришла теперь им на смену, что я состою практически из одного сердца. А оно у меня гораздо глупее, чем голова. Хотя, казалось бы, куда еще.
– Ну что ты, – мягко возразил Джуффин. – Совершенству предела нет.
– Хумморих Лохматый, входивший в число первых мудрецов-покровителей Королевской Высокой Школы, утверждал обратное, – неожиданно вмешался Куруш, до сих пор спокойно дремавший на спинке кресла. – Он даже вывел математическую формулу, позволяющую вычислить предел всякого конкретного совершенства. Но к сожалению, я не могу вам ее процитировать, поскольку формула была утеряна задолго до того, как я вылупился из яйца.
– Когда это я тебе такую чушь рассказывал? – изумился Джуффин.
– Ты не рассказывал, – утешил его Куруш. – Просто окно часто бывает открыто, а некоторые прохожие довольно громко разговаривают. А забывать услышанное я, сам знаешь, не умею.
Вернувшись наконец домой, я застал в гостиной Трикки Лая, который сидел на полу практически в обнимку с Базилио и о чем-то с ним шептался. Их окружал своего рода магический круг, но не начертанный мелом, а образованный аккуратно разложенными стопками самопишущих табличек и книг.