Соавторы
Шрифт:
Одно дело, когда женщина страдает из-за того, что ее мужик бросил, это преходяще, любое горе длится не больше года, даже горе от потери близкого человека, а потом наступает новая жизнь или продолжается старая, и в этой ситуации твои слова про "переживание опыта" могут хоть как-то прозвучать. И совсем другое дело, когда люди годами живут в нечеловеческих условиях, в холоде, темноте и нищете, и совершенно неизвестно, будет ли когда-нибудь просвет в этой чудовищной жизни, и это страдание непреходяще, оно было много лет и через год не закончится.
Глафира Митрофановна не знала, радоваться ей за Васеньку или огорчаться. Конечно, строг Глебушка, суров, и мальчик может обидеться, и тогда ничего не получится, но опять же Глебушка критикует так, что понятно: идею он принял и хочет, чтобы Василий довел ее до ума.
Так что по большому счету все хорошо.
Без десяти три Глафира покинула каминную залу и начала накрывать в столовой к обеду. Достала накрахмаленную скатерть и тугие льняные салфетки, поставила на стол тарелки и стаканы для воды и сока, разложила приборы и отправилась на кухню. И в этот момент раздался звонок в дверь.
– Глаша!
– крикнул из кабинета Богданов.
– Ты откроешь?
Он никого не ждал, в этом Глафира была уверена, и если бы они были, как и в прошлый раз, только вдвоем, ни за что не открыл бы дверь. Однако сейчас не тот момент. В квартире посторонние - Вася и Катерина, и как же не открыть дверь, ежели звонят? Что им сказать? Как объяснить такое странное поведение?
Глафира просеменила легкими шажочками в прихожую, глянула на всякий случай в "глазок", но никого не увидела.
– Там нету никого, Глебушка, - сообщила она озадаченно.
– Наверное, мальчишки балуются.
– Ладно, бог с ними, - в голосе Богданова звучало нескрываемое облегчение.
– Обед готов? Три часа уже.
– Готов, Глебушка, сейчас подаю. Идите к столу.
До конца обеда ничего интересного не произошло, а после обеда Глафира и слушать больше не стала, нечего с вязаньем рассиживаться, надо прибираться, посуду мыть, ужин готовить. Потом еще в химчистку нужно идти, позавчера она Глебушкин белый джемпер отнесла почистить, стирать он не разрешает, говорит, от стирок трикотаж портится, а он этот джемпер страсть как любит, ну, оно и понятно, он смуглый, ему белое к лицу.
Закончив все дела на кухне, Глафира Митрофановна собралась в химчистку. Надела в прихожей туфли хоть и на низких, а все ж таки на каблучках, шуршащий светлый плащик, на шею косыночку повязала, с удовольствием глянула на себя в зеркало: нет, что ни говори, а на восемьдесят три года она ну никак не выглядит, и волос у нее до сих пор богатый, пусть и седой, не три волосины, как у некоторых, а пышный, форму стрижки хорошо держит. Раньше, в молодости, она косу носила, в парикмахерскую не ходила, а потом к Земфире начала парикмахерша домой приходить, так Зема - добрая душа - к ней и домработницу свою наладила. Так и повелось с тех пор. Теперь мастер к Глебушке на дом ходит, заодно и Глафиру стрижет. Не бесплатно, само собой, но Глебушка ей расплачиваться не велит, сам за нее платит.
Открыла дверь, сделала шаг на лестничную площадку и споткнулась обо что-то. Посмотрела - сумка стоит.
Обычная спортивная, черная с красным. Чья же это? Огляделась по сторонам, но никого не увидела. Вспомнила звонок в дверь. Наверное, что-то принесли Глебушке, решили, что дома никого нет, и оставили. Квартира-то огромная, пока она - в свои-то немолодые годы - с кухни добежала, времени много прошло, а тот, кто принес, мог и не знать, что бежать далеко, вот и решил, что, коль сразу не открыли, стало быть, никого нет. Но почему оставил сумку? Разве так поступают? А вдруг бы ее украли?
А вдруг в ней что-то ценное?
Глафира подняла сумку, прикинула на вес - не тяжелая, килограмма два, не больше, внесла в прихожую, заглянула в кабинет, где полным ходом шло обсуждение какого-то милицейского начальника, который брал взятки за то, чтобы истинно виноватых из-под суда выводить, а невиновных вместо них на каторгу отправлять.
Это Глафира успела услышать, пока одевалась.
– Глебушка, тут тебе сумку принесли, - осторожно произнесла она, стоя на пороге комнаты.
Богданов недовольно прервал разговор.
– Какую сумку? Кто принес?
– Не знаю, - Глафира просунула находку в кабинет.
– Вот, я из квартиры вышла, а она у двери стоит. Наверное, кто в дверь звонил, тот и принес.
– Ага, кто шляпку спер - тот и тетку пришил, - бросил Василий непонятную фразу.
Глафира посмотрела неодобрительно: хоть и любит она Васеньку, а когда шутка не к месту - так не к месту.
– Глебушка, я пошла, мне в химчистку надо. Вася, возьми у меня сумку, а то я уже в туфлях, паркет пачкать не хочу.
Василий вскочил со своего места и взял у нее сумку.
– Ой, баба Глаша, отчаянная вы женщина, - заерничал он, - берете незнамо чьи сумки и в дом тащите А ну как там расчлененка?
– Тьфу на тебя, - рассердилась Глафира Митрофановна, - какая еще расчлененка? Чего ты мелешь? Небось подарок от поклонников, вот Земфире сколько раз подарки прямо у двери оставляли, и корзины цветов, и вазы хрустальные, один раз даже сервиз целый в коробке принесли. У нас дом приличный, воровать некому, вот и оставляли у двери, если никто не открывал.
Ей было интересно, какой подарок принесли на этот раз, все-таки с Земой-покойницей это было привычным, а вот Глебушке поклонники никогда на дом подарков не присылали, поэтому она хоть и сказала, что ей в химчистку надо, а уходить не торопилась, топталась у входа в кабинет и ждала, что сумку откроют.
– Унесите это!
– Богданов уставился на сумку злыми неподвижными глазами.
– Что за бред, право слово? Какие еще подарки? Мне никто ничего не должен был приносить. Наверное, ошиблись квартирой, поставили не к той двери. Вася, будь добр, унеси это отсюда.