Собака и Волк
Шрифт:
— Мне нужно исполнять свой долг здесь, — отрезал он. Зачем ему становиться лишней каплей в ведре?
— Нам нужен, по меньшей мере, приличный дом!
Первая размолвка вышла у них как раз из-за этого, а потом ссоры участились. Съезжать с дачи она отказалась. Работать в светлом и отапливаемом доме ей, конечно же, было намного удобнее. Он в свою очередь не захотел туда вселяться, а заявил, что место его — в Конфлюэнте, рядом с людьми. Он должен, если потребуется, в любой момент прийти к ним на помощь. В глубине души он знал, что переезд его к Руне выглядел бы как предательство.
— Господин и госпожа, ужин готов.
Слуга пришел как нельзя кстати, освободив Грациллония от неприятного разговора.
Настроение его улучшилось, когда он уселся за стол напротив Руны. (В другом месте, по римскому обычаю, они приступили бы к трапезе, развалясь на подушках и угощая друг друга едой и вином.) Похоже, и она была рада закончить препирательства и старалась загладить обидные слова. Разговаривать с ней было интересно. Так он мог говорить лишь с несколькими мужчинами. В этот вечер она попросила его рассказать все, что он знал о готах.
А знал он не так уж и много. Племена эти делились на вестготов и остготов. Пришли они из германских земель и осели севернее Данувия и Эвксинского Понта. Позднее дикие и жестокие гунны вынудили их искать защиты у римлян. Готы оказались замечательными воинами, прекрасными кавалеристами, однако ненадежными и склонными к бунту. Многие приняли христианство, но с арийским уклоном… Затем Грациллоний заговорил о других варварах: скоттах и пиктах, а потом — о Британии и о детских своих годах.
«Да, — думал он про себя, — я должен быть благодарен ей за то добро, которое она делает. Она освобождает меня от страхов. И смотреть на нее приятно: она похожа на черноглазого сокола, выточенного из слоновой кости. Она правда, не дарит мне такой страсти, как, бывало, мои королевы, но все же она женщина».
Под конец он улыбнулся и спросил:
— Не пойти ли нам сейчас в постель? Сейчас уже довольно поздно, и я не слишком устал.
Она посмотрела в сторону.
— Извини, — ответила она по-латыни. — Луна запрещает.
Он выпрямился:
— То есть как? Подожди. Да ведь это было десять дней назад, насколько я помню.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказала она.
Он понял. Она не хотела ребенка, роды всегда сопряжены с опасностью, да и зачем осложнять свою жизнь. Так она это ему и объяснила однажды, отчего он вспылил, она же осталась холодной, как лед.
Негодование вспыхнуло с новой силой.
— Иди тогда на дачу. Я пошлю Юдаха с фонарем. Пусть он тебя проводит.
Она посмотрела на него почти спокойно:
— На это я тоже не соглашусь.
В последнее время мы слишком часто подходим к самому краю, подумал Грациллоний и пошел вместе с ней в спальню.
Она поставила свечу, которую принесла с собой из столовой, и повернулась к нему. «Неужели передумала?» — взволновался он. Сердце радостно забилось. Он шагнул к ней.
Она подняла ладонь.
— Нет. Не это. — Тонкие губы изогнулись. — Но все же я хочу сделать тебя счастливым.
Он мог бы принудить ее. Но тогда, без
То, что последовало, несколько утешило плоть, но оставило его неудовлетворенным. Спал он неспокойно, несколько раз просыпался. Во сне его кто-то звал.
Тусклый свет проник в щель ставней. Он понял, что больше не уснет. Руна спала. Он некоторое время лежал, но нараставшее беспокойство подняло его на ноги. Пошарив в темноте, нащупал на крючке тунику и надел ее через голову. Ему не хватало воздуха.
Дома, окруженные тенями, казались бесформенными. На востоке чуть посветлело. Солнцу не удастся сегодня пробиться сквозь плотные тучи. Наступил день рождения Миды. Грациллоний редко заглядывал в календарь, но все знали, когда наступает солнцестояние, поэтому и он знал этот день.
Каким холодным он был. Впрочем, теперь это не имело значения. Он оставил Митру, потому что Митра оставил его. И все же мысленно перенесся в тот год, когда он, молодой центурион, стоял на Адриановом валу. И вспомнил другого молодого человека, встречавшего рассвет в тот же день. О Парнезий, друг мой. Где ты сейчас? Жив ли ты?
Весна укрыла зеленым ковром низменности Дэвы. На деревьях набухли почки, началось бурное цветение. Казалось, белоснежные облака, бродившие по небу, осыпались на землю. Возвращались домой перелетные птицы. Весенние дожди развесили разноцветные радуги. Поплыли весенние запахи.
На небольшом холме, поросшем редкими деревьями, сражались мужчины. Крики, стоны, топот и пронзительные звуки горна, звон и лязг металла, свист стрел. Глухой стук камней, вылетавших из пращи, пугал малиновок и зябликов. Они, хлопая крыльями, стремительно покидали свои гнезда. Под горой в небо поднимался дым. Это догорали разграбленные и подожженные деревни.
Римляне, намного уступавшие в численности противнику, сделали холм своим опорным пунктом. Оттуда они накатывались на скоттов, отвечая волной на волну. Деревья стали им товарищами и защитниками, казалось, что и у людей выросли корни. Стоило упасть одному воину, как стоявший за ним боец оттаскивал его, живого или мертвого, внутрь каре, а сам вставал на его место. Под холмом на вздыбленной земле валялись или дергались, издавая ужасные стоны, одетые в кольчугу тела. Многие из упавших воинов были уже раздеты. На некоторых из них были только бриджи или килт, а другие и вовсе были обнажены. Кровь на голых телах казалась вдвое краснее. Воздух пропах потом и кровью.
И снова Ниалл кричал на солдат и вел их в атаку. Кости хрустели под его ногами. Однажды кишки из разверстого живота обмотались вокруг его щиколотки. Он на ходу отбросил их ногой. Впереди блестели шлемы. Меч его рубил вверх и вниз, влево и вправо. Вражеский клинок ударился в его щит. Не успел противник отдернуть меч, как наполовину отрубленная рука его беспомощно повисла. Ниалл повалил застонавшего врага на спину. Он приближался к шесту с развевавшимся на нем вражеским знаменем. Сейчас он проложит к нему дорогу и сбросит его на землю.