Собаки на заднем дворе
Шрифт:
Я с трудом встал с кровати, с удивлением заметив, что лежу совершенно голым.
– Вот твои шмотки, сопляк. Надевай и шагом марш на выход – там тебя батя с нетерпением ждет с пилюлями.
В соседней комнате меня ждали отец и дядя Рыбкин. Они смотрели на меня строго и печально. На мгновение мне показалось, что я вижу себя со стороны на своих собственных похоронах.
– Не можешь срать – не мучай жопу, – только и сказал мне отец.
Дома нас встретила бившаяся в истерике мать. Я, кажется, порывался пойти гулять с Лаем, но отец резко цыкнул на меня:
–
В те бесконечно долгие часы я испытал то предсмертное состояние, которое в народе называют похмельем. Ночью я почти не спал: мне мерещились кошмары. Постоянно бегая в туалет, облегчая душу посредством очищения желудка через рот, я клялся себе в том, что больше никогда-никогда не прикоснусь к спиртному. О эти клятвы юности! Как замечательны они своей наивностью и искренним желанием скорректировать жизнь по прекрасным лекалам!
Проболев телом и душой не только ночь, но и день, я наконец к вечеру следующего дня почувствовал облегчение. Все это время Лай был рядом со мной. Он деликатно лежал в самом углу комнаты и изредка тихо поскуливал, словно принимая часть моих страданий на себя.
Вечером пришел с работы отец. Он был непривычно ласков со мной, что вызывало во мне чувство затаенного страха. Отец, не говоря ни слова, выгулял Лая, а потом позвал на кухню и усадил за стол, придвинув мне рюмку, наполовину наполненную водкой. Я в ужасе посмотрел на нее, потом на отца.
– Клин клином вышибают, сынок, – непривычным теплым голосом сказал он. – Правильный опохмел – залог здоровья. Выпей полрюмочки и тебе полегчает.
Я с недоверием опрокинул в себя ненавистную влагу и зажмурился. По жилам потекла теплота, разглаживая организм изнутри.
– Вот и хорошо, – сказал отец тоном нашего участкового врача. – А теперь иди к себе в комнату и займись чем-нибудь хорошим: собаку свою погладь, или, там, Ленке своей письмо напиши…
Я посмотрел на отца, как на чародея. Перехватив мой взгляд, он усмехнулся:
– Я не всегда был вальцовщиком шестого разряда. У меня тоже был первый загул и первый опохмел. И первая любовь, будь она неладна. Все, сынок, в жизни бывает в первый раз. Главное – из всего делать правильные выводы.
Мне мало что было понятно из слов и поведения отца. Особенно непонятной была его светлая печаль. Казалось бы, напился сынсопляк, огорчил отца и даже опозорил перед друзьями – перед тем же Рыбкиным и дядей Пашей. А он смотрел на меня каким-то просветленным взглядом, словно я на его глазах старушку через дорогу перевел. Странно все это. Непонятно совсем. Куда понятней было бы, если б он наорал на меня и задницу надрал. Странные люди эти взрослые. Особенно когда трезвые.
Не могу объяснить почему, но тот дурацкий случай стал важной вехой в моей жизни. С тех пор я стал осторожней относиться к людям, понимая, что они могут, например, обмануть и подставить, как Веталь. Но этот опыт мне в дальнейшем в жизни пригодился, став своеобразной прививкой от доверчивости и мягкотелости. Более того, каким-то странным
С Веталем общаться я перестал. Не от обиды. Ее, как ни странно, не было вовсе. Во мне удивительным образом сработал какой-то инстинкт самосохранения, подсказывавший, что от дерьма нужно держаться подальше. Дело было не в том, что он напоил меня водкой, а в том, что бросил беспомощного в сквере возле завода. Когда Веталь подкатил ко мне в цеху со своей фирменной ухмылочкой, я просто притянул его к себе плотно-плотно и, не говоря ни слова, лбом сильно ткнул в переносицу. Он заткнул нос пальцами и поплелся в медпункт. На этом наше приятельство закончилось, так толком и не начавшись.
Но не все было так просто. Внутри себя я горевал о том, что мои отношения с Веталем расстроились. И дело было, скорее, не в нем, а во мне. Я на какое-то время подумал, что дружить со мной могут только собаки, а людям я совершенно не нужен.
Страдая от этой мысли, я с головой ушел в работу в цеху и в занятия спортом.
Мой отец стал потихоньку приобщать меня к работе на своем станке, поручая выполнять какие-то самые простые операции. Наконец, я научился основам его ремесла и в конце августа комиссия в составе дяди Паши, отца и дяди Рыбкина признала меня специалистом, достойным присвоения квалификации второго разряда, о чем начальник цеха выдал мне специальный документ, именуемый разрядной книжкой.
– А первый разряд? – засомневался я в правомочности решения строгой комиссии.
– Твой первый разряд – это разряд уборщика мусора в цеху, – объяснил дядя Паша.
Мой тренер по пятиборью Валерий Петрович удивлялся моей настырности и сообразительности. Всему этому я удивлялся в себе еще больше. Я быстро схватывал все, чему он меня учил, получая от занятий спортом незнакомое мне прежде удовольствие. Оно, это удовольствие, мне самому казалось каким-то странным. Какое удовольствие можно испытывать от кросса на пересеченной местности? Но я носился по парку, как конь, получая незнакомое мне раньше наслаждение от преодоления самого себя. Больше всего я полюбил фирменный прием Валерия Петровича – прибавлять темп движения во время подъема в горку.
– Понимаешь, – говорил мне тренер, – иногда успех бывает там, где человек действует вопреки законам физики. Взять, к примеру, вот эту горку. Какой нормальный бегун будет на ней ускоряться? Да никакой! Не логично это. Силы надо беречь, преодолевая ее. А ты возьми и не побереги. Удиви себя любимого! И остальных заодно. Обойдешь всех на горке – обойдешь в первую очередь себя самого: свою лень, слабость, трусость.
Многому научил Валерий Петрович меня и в стрельбе из пистолета.
– Ты, Леша, когда первый раз девушку поцеловал? – неожиданно спросил как-то в тире Валерий Петрович.