Собиратели трав
Шрифт:
— Гляди, соль просыпали. Ох, быть ссоре, Машенька, быть ссоре! — шутливо засокрушался человек, усаживаясь на завалинку и закидывая ногу на ногу.
— У меня муж тоже в тюрьме. Я жалею таких. Говори правду, не бойся, — сказала Масико, опускаясь рядом с ним.
— А что говорить? — лукаво скосил он глаза на нее. — Правд много на свете.
— Говори, где Документы?
— Не знаю. А они мне ни к чему, Машенька, — беспечно отвечал человек. — Мне теперь ни-че-го не нужно. Мне нужно только это, — и он обвел рукою Камарон, море, сопки. — Я болен, я человек с чужой кровью, Машенька.
— Врешь! — рассмеялась Масико. — Кровь у тебя своя, как у всех, сама видела.
— Когда-то я жил здесь.
— Я здесь родилась и все время живу, — ответила Масико. — Никуда не уезжала. Только в Южно-Сахалинске несколько раз была.
— А я уехал в семнадцать лет, сразу же после школы. С тех пор ни разу не был здесь… Учился потом во Владивостоке, работал в Южном… Вроде бы недалеко отсюда, а не нашел времени приехать. Мне, Машенька, все хотелось, куда-нибудь подальше-подальше. В Москву, например, или в Одессу. После школы я и хотел в Москву, но там как раз был кинофестиваль, артистов понаехало, и я побоялся, что прогуляю и не поступлю в институт, остановился во Владивостоке, не поехал дальше. И вот лет шестнадцать прошло. Половина жизни. Как быстро! Вот никогда не думал, что еще раз сюда попаду.
— Зачем же ты приехал?
— Помирать, Машенька, — весело отвечал человек. — Вот вспомнил, как перед отъездом пошел я прогуляться вон на ту сопку. — Он показал на большую крутобокую сопку, вздымавшуюся с правого крыла залива, за устьем реки. — Забрался я наверх, потом дальше пошел. Оказался за бамбуками, на какой-то полянке. Там стожок сена стоял. Прилег я возле стожка и вроде бы вздремнул. Вдруг очнулся я, Машенька, и вижу — змея ползет возле самой моей головы! Вскочил я, схватил какую-то палку, замахнулся на нес и смотрю… А она замерла, головку подняла и тоже смотрит на меня.
— Испугался?
— Очень. Посмотрела на меня спокойно и дальше уползла. Тогда только я опомнился, дух перевел… Что было бы. Машенька, если она тогда ужалила бы меня в голову? Наверное, конец. Шестнадцать лет назад бы уснул. Молодым, здоровым, чистым. Может быть, так было бы лучше, а?.. Вот послушай, ты знаешь, где Африка? — вдруг спросил он.
— Что это? Зачем? — удивилась Масико, знавшая, где Африка.
— Летела птица в Африку. — Человек замахал руками, как крыльями. — В Африке хорошо, знала птица, там никогда не бывает зимы. Видит — крыша, дай, думает, сяду и отдохну. Села птица.
Тут человек отделил ногтем кусочек черного вара от завалинки и показал Масико. Вар капал в жаркую погоду с кровли.
— А на крыше была вот такая смола. Прилип у птицы хвост к ней. Дернула птица хвостом — хвост отлепила, зато нос увяз в смоле. Дернула клювом — клюв отлепила, а хвост снова прилип. Вот и сидела она на крыше, и качалась, пока не пришла пора умирать. И тогда решила она: «Раз я все равно умру…»
— Эй, чего ты болтаешь, как пьяный? — перебила его Масико, рассердившись. — Молчи, если говорить нечего. Ты разве мужчина? Ты баба. Все время: «Умру, умру». Ну и что? Умирай. Каждый человек умирает, не забывай об этом. — Она встала с завалинки и стала быстро ходить взад вперед, скрестив на груди руки. Резко нагнулась, подняла упавшую, перевернутую миску из-под соли.
— Вот и поссорились, что я говорил, — грустно сказал человек, опустив голову, улыбаясь.
Масико собралась и ушла. А человек никуда не ушел. В эту же ночь начался дождь и продолжался беспросветно две недели. За это время с человеком случались еще припадки. Масико, приходя, насильно кормила его, потому что сам он ничего не хотел есть. Он все просил, чтобы она никому не говорила о нем, врачей не звала. Он говорил, что даже самый лучший в мире профессор не сможет помочь ему. Масико удивляло это его нежелание видеть врачей. Но она вскоре сказала себе, что это не ее дело — каждый имеет право на свои тайны. А До Хок-ро больше ничего не говорил и ни о чем не расспрашивал. Он терпел.
ВЕЧНЫЕ ХРАНИЛИЩА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ТАЙН
Однажды До Хок-ро сидел на дюне и выцарапывал из пятки колючку. Море было синее, совершенно гладкое, небольшие волны месили песок и разный плавучий хлам у берега. Небо без облаков вставало голубой стеной, но дул острый холодный ветер. До самого города берег лежал безлюдный, купался только один какой-то одержимый да торчала на воде голова любопытствующей нерпы. Вдруг за нерпой стало всплывать что-то огромное и черное, вода раздалась, и длинный подводный корабль, с которого сбегали белые струйки, тихо закачался, а потом замер совсем недалеко от берега. Нерпа исчезла. К удивленному До Хокро подошел и опустился рядом пришелец. Обутый в ботинки, он залезал в самую гущину колючих кустов шиповника и набирал в ведро лучшие ягоды, а До Хок-ро, босой, шел по краю дюны и собирал в капроновую сеточку что попадется.
Пришелец и старик долго смотрели молча. На подводной лодке появился человек. Он медленно прошел до самого конца лодки — будто шел по длинному бревну, — а затем вернулся назад к рубке. Тут он остановился и закурил, и видно было, как возле его головы появляется и тает табачный дым. Затем человек бросил окурок в воду й і скрылся внутрь, и уже больше никто не показывался из лодки.
До Хок-ро задумался о таинственных делах, совершающихся в мире, но тут его мысли перебил пришелец. Он что-то быстро и много говорил, показывая пальцем на подводный корабль, глаза его и рот сердито округлились. Голос человека исторгал какое-то непростое и тесное для сердца волнение, которое не мог постигнуть До Хок-ро. Человек размахивал руками, прижимал их к груди, задыхался. И старику ничего не было понятно, кроме одного: человек за что-то зол на подводную лодку или на того человека, который выходил из нее покурить. И тайна окружающей жизни казалась еще непроницаемей, и у До Хок-ро защемило в сердце. Все знали что-то и жили, разбираясь во всем, и только он. До Хок-ро, дожил до седин, мало что понимая вокруг себя, ото всего отмахиваясь. Вот летают возле самого неба самолеты — что за полубоги осмеливаются подниматься на них? Зачем они пускают дым через все небо — для забавы или для нужной работы? Или этот человек — какое отношение имеет он к подводному кораблю?
А человек все говорил и говорил, и задумавшийся До Хок-ро не понимал его. Пришелец сбежал с дюны к морю, к сырому песку, покопался в нем, прибежал назад и показал старику пойманную морскую блоху. Блоха шевелила прозрачными лапками, человек положил ее на ладонь и гулко хлопнул по ней вогнутой ладонью другой руки. Оглушенное насекомое замерло, тогда пришелец показал пальцем на нее, а затем на свою грудь — и закрыл глаза. И До Хок-ро понял: речь и жесты человека означали: когда я у м р у… Незнакомец взрыл в песке яму, положил туда блоху, и засыпал, и уперся пальцем в плечо До Хок-ро, а затем снова указал на себя — и это означало: ты похоронишь меня.
До Хок-ро молчал, он думал, что этого не сделает, если больной человек и на самом деле умрет. «Где взять гроб, и телегу, и лошадь, чтобы отвезти на кладбище тебя?» — думал старик, глядя в распах рубахи, под которой дышала бледная, с выпирающими костями грудь человека. И тот, поняв, видимо, о чем думает старик, поднялся на ноги и отошел шагов на тридцать в сторону. Он стоял возле дюны на ровном нешироком месте, сплошь заросшем мелкой, незапыленной, мягкой травою. И, глядя издали на До Хокро, указывая пальцем под ноги, пожелал: вот тут меня и похоронишь.