Собирай и властвуй

Андреев Андрей Анатольевич

– Давай переселимся, Тарнум! Не могу смотреть, как она мучается...

Тот опустил голову, долго молчал, теребя амулет со знаком Игнифера, выжженным по волшебному дереву.

– Меня её боль на части рвёт, - сказал наконец, - но про переселение забудь, ничего не получится.

– Из-за лесопилки, так?
– спросила зло, - как же, столько трудов в неё с братцем Паранором вложили, сегодня-завтра запускать собирались, и бросить - немыслимо, невозможно!

– Нет, лесопилка не причём, - Тарнум тяжело вздохнул, - в Параноре дело.

Рута охнула, потому что в мгновение всё поняла - и как раньше не догадалась? Ведь странный он, Паранор, как есть странный: и пауков боится, и не женился до сих пор, и молчит порой до того страшно, что лучше в холод, стужу лютую, чем наедине остаться.

– Там, в Приозёрном, с ним что-то случилось?
– спросила, накручивая на палец рыжий локон.

– Да, - последовал ответ, - паук коснулся холодом. С тех пор Паранор словно замороженный, и если поплывёт на юг, тоже заболеет. Как бы начнёт таять, понимаешь?

– Но не обязательно же плыть далеко, - не сдавалась Рута, - можно на самую чуточку...

– Если на чуточку, это ничего не даст матери.

– Проклятье... Но откуда ты всё это знаешь? Ведь с тех пор, как переселились, вы же только здесь и жили, если ничего не путаю.

– Знаю не я, знает Паранор. Просто знает.

Сказано было спокойно, но Рута чувствовала, как в любимом все клокочет.

– Бедненький мой...
– прильнула, обняла крепко, - за что нам всё это, за что?

Тарнум обнял в ответ, скрипнул зубами:

– Если бы я знал...

Смерть Примулы растянулась на год, очень долгий год, всё это время Тарнум и Паранор не теряли надежды найти лекарство. Отвар пурпурного окопника, толчёный в порошок панцирь кракена, плед из шерсти мамонта - каких только средств не испробовали!
– однако, не помогло ничего. Последние месяцы, самые тяжёлые, за больной ухаживал лишь Паранор, не подпускал никого.

– Боюсь я за него, - сказал Тарнум после похорон Примулы, - не бросился бы в Горячую следом.

Боялся не зря: через месяц Паранор пропал, как в воду канул. А может, так и было? Тарнум искал, долго искал, но напрасно, и слабина в нём какая-то образовалась, будто трещина. Рута снова возможность увидела, за уговоры взялась. "Как два берега, первые уговоры и эти, - подумалось, - река между ними в пару лет шириной".

– Переселимся, Тарнум, прошу! Ничего же не держит теперь, совсем ничего...

– И отец держит, и мать, и брат, как корни дерева держат. Потому, прости, не могу.

"А ещё лесопилка!" - хотелось выкрикнуть Руте, но промолчала. Поняла, С Тарнумом ей из Лучистого да Заливного не вырваться. Никогда.

[3]

Облокотясь на перила балкончика, Рута смотрит в ночной лес. Свет Салмы окрашивает листву в серебро, играет на обнажённой коже. Черту она переступила, пути назад больше нет, потому что человек за спиной не Тарнум. Так ужасно, но так пьянит. Тем, что привела в их сокровенное с Тарнумом место другого, Рута разрушила прежний мир, уничтожила. Зачем она так, почему? Просто не

хватило тепла - чуточку, самую чуточку. Думала, их дом из дерева, а он оказался ледяным. Почему в мире так много холода, так мало тепла?

Мужчина протягивает руку, касается. Его зовут Барагуз, имя Руте нравится, и сам он тоже. Медленно ведёт пальцем по линии позвоночника, она закрывает глаза, выгибается. Барагуз потешно рычит, мягкие его волосы щекочут спину. Разве могут быть у арестанта такие волосы? Нет, конечно же, нет. Резким рывком он её разворачивает, упирает в перила, входит, подхватив под колено. Рута делает судорожный вдох, обнимает за шею. Закинув её ногу себе на плечо, Барагуз погружается до предела, взрыкивает, словно медведь. Движения всё быстрее, всё яростнее - листва это осыпается, или звёзды? Руте хочется, так остро хочется, чтобы у дуба появился Тарнум, и увидел, и выстрелил из коломёта, обоих пронзая насквозь. Но, нет, не появится, потому что на лесопилке, на своей треклятой лесопилке, и всю ночь там будет - установка нового блока, или что-то такое. Что же, у неё тоже установка блока, и сейчас он пронзает насквозь. Выходит изо рта острием сладострастного крика, убивает на миг, чтобы возродить вновь.

В год 821-й от Разделения, в день зимнего пика, ледяной трон Северной Ленты занял Манул Третий, волей пантеона Пламени, тридцать первый хладовлад. По традиции, в этот знаменательный день была объявлена амнистия, коснулась она и Лучистого, вернее ледозаготовительного острога, что находился чуть севернее. Из прощёных арестантов остался только один, другие предпочли уплыть по Горячей дальше. Поселился Барагуз на окраине Заливного, в заброшенном доме, который подновил, привёл в должный вид.

– А парень с руками, - говорили починковские мужики, - и, кажется, с головой...

– Во-во, себе на уме!
– подхватывали в Лучистом.
– Арестант он и есть арестант, как не закручивай...

Женщины, особенно молодые, на другое внимание обращали: синие глаза, колючие и холодные, длинные волосы, убранные под волшебную сетку, мягкие черты лица.

– Великосветский вельможа, точно тебе говорю, - так и слышалось, - а что голос грубый и хриплый, так долго ли застудить?

– Нет, из чародеев он, из алхимиков, потому и волосы не стрижёт, что в них у него сила!

Волосы, кстати, смущали не только женщин, но и мужчин, и мужчин, наверное, даже больше. Баандар с парой дружков попробовали выдрать, не получилось. Скорее, наоборот.

– Осторожней, волосатый, - после с Барагузом разговаривали смотрители, подкрепляя слова ледяными дубинками, - ещё один такой случай, и вернёшься в острог.

– Хорошо, ребятушки, хорошо, не серчайте!..

Урок Барагуз понял: ссор старался избегать, нанялся рабочим на лесопилку. Вскоре и знакомыми обзавёлся, часто у него собирались, гуляли от души. О доме на окраине говорили уже не иначе как о месте злачном, смотрители не раз наведывались с проверками, но ничего из ряда вон.