Собирай и властвуй
Шрифт:
Топчан для любовных утех подходит не в пример лучше балкончика, хотя и узок, и жестковат. И как они с Тарнумом на нём умещались? Или всё дело в том, что с Тарнумом? Скинув ноги, Рута полусидит-полулежит, Барагуз перед ней на коленях. На шее его смеётся-болтается амулет Хакраша, пятиконечная звёздочка. Камешек на шее Руты тоже подпрыгивает, высекает искры стыда. С ним она пойдёт к Горячей, если Барагуз откажет, и пусть этот камешек утянет на дно.
"У страны своя амнистия, у меня - своя, - решила Рута, и с наступлением лета выпустила себя из тюрьмы.
– Хватит оплакивать мать, хватит оплакивать себя, достаточно!" И
– Душно у вас здесь, - сказал он в первую же их ночь, - долго не задержусь.
– Мне и самой душно, - вздохнула она тогда, а в сердце вспыхнула надежда.
В ту ночь разговора не получилось, и потом, и потом тоже, но не теперь. Пришло время обратиться с просьбой, услышать ответ, хороший, плохой ли.
– Эх, и ядрёная же ты деваха!
– Барагуз отваливается, тяжело дышит.
Рута сводит ноги, ничего уже не пьянит, да и пьянило ли? Устала, как же она устала...
– Возьми с собой, как соберёшься отсюда уходить, - вот и просьба, но голос, её ли это голос?
– Не понял...
– Всё ты понял...
– Даже так?
– Барагуз ухмыляется, в глазах злой огонек.
– Хорошо, я подумаю.
Рута не настаивает, не хочет показаться жалкой. "Подожду, - думает она, - в Горячую всегда успеется". Ждать приходится долго: проходит месяц, другой, дело к зимнему пику, когда зиму сменит межа, самое особенное время года, оно же и первое из пяти. Порой накатывает, тянет рассказать обо всем Тарнуму, тогда Рута вспоминает ночь с Барагузом в Гнезде, в подробностях вспоминает, и желание рассказать сразу же пропадает. С Барагузом с той ночи виделись раза три или четыре, да и то, впопыхах как-то. Готовится ли он к тому, чтобы покинуть посёлок? Хотелось бы думать. Домашние хлопоты помогают отвлечься, Рута уходит в них с головой: если не стиральное дерево, то швейный механизм, оснащённый ледяными иголочками, если не швейный механизм, то кухня с морозильным кубом, скалкой-самокаталкой и прочими подобными полезностями. Айрис навещает часто - чаще, чем хотелось бы - и одна приходит, и с Маклаем, и с Нином. Что-то почувствовала? Скорее всего, да только поздно уже, слишком поздно. Так ли, иначе, но в починке Рута больше не останется.
– Я за тобой, - Барагуз пробирается в дом ночью, появляется в спальне.
– С ума сошел!
– Рута вскакивает, - а если бы муж?
– Обижаешь, крошка, всё схвачено.
– Но с ним же ничего плохого?
– Нет, конечно, или я похож на убийцу? Поторапливайся, собирай узелок.
– Что, прямо сейчас?
– Прямо сейчас, - Барагуз ухмыляется.
– С севера большая баржа идет, нам с ней по пути.
– Так, а что взять?
– Рута мечется.
– Тебе видней, крошка. Если есть хороший оберег, бери, их на реке много не бывает.
Рута хватается за кусочек артефакта на шее, тут же отдёргивает руку, словно обжёгшись. Снимает цепочку, засовывает под подушку. Не её это вещь, нет, не её. Она - мягкий лёд для лепки, а тут камень, для твёрдого человека.
– Так есть амулеты?
– Есть, и ценности тоже есть, но там шкатулка хитрая...
– Хитрые я люблю, - губы Барагуза растягиваются в ухмылке, - показывай.
[
Год
двадцатый
]
Вторая мать
Хлада
,
город-порт Тёплая Гавань
[1]
И улочка кривая, и домик самый скособоченный - значит, то самое место. Идти сюда одной было опасно даже днём, но ждать больше Рута не могла. Ребят Виргила не решилась просить, а девчонок просить себе дороже: будут потом судачить, зачем ей алхимица понадобилась, сойдутся, понятное дело, на одном, на этом самом. Куда же Натала запропастилась? Второй месяц нет. Она бы выручила, за ней, как за каменной стеной. Главное, что вынесла Рута из плавания по Горячей: женское легко переплавляется в мужское, мужское - в женское.
Дверь была приоткрыта, Рута толкнула, переступила кривой порожек, спросила:
– Можно?
По полу тянулась полоса наметённого снега, казалось, в лачуге давно никто не живёт, однако за грубо сколоченным столом сидела старуха - страшная, как есть страшная. Глубоко посаженные глазки, нос крючком, бородавка на подбородке, да ещё с волосками...
– Заходи, - прокаркала, поправляя лохмотья.
У стола на треноге стоял котелок, в нём что-то булькало, исходило зелёным парком. Над столом оконце из волшебного льда - потемнело от копоти, подтаяло от времени. Под потолком пучки высушенных трав, свисают гирляндами, на полу бусы и шкуры, клубки шерсти и мотки проволоки, кристаллы и фигурки, вырезанные из корней.
– Здоровья, бабушка, - Рута поклонилась, - долгих лет...
– Чего хотела?
– Мне бы артефакт...
– Если дитё вытравить, то шуруй отседова, запрещено теперь! Али не слышала, что хладовлад повелел? Брюхатых не принимать, содействия им не оказывать, повинные да будут посажены, кхе-кхе, на кол.
– Нет, мне не вытравить, - быстро сказала Рута, - мне от кошмарного сна.
– С этим тоже шутки плохи, - старуха воздела скрюченный палец, - эфирный уровень, понимать надо.
– Не откажи, бабушка, - Рута всхлипнула, - пропаду я...
– Ну, не реви, не реви, - смягчилась алхимица, - помогу, чем смогу. Расплатиться-то есть чем?
– Дерево у меня, - Рута положила на столешницу два бруска, подумала, добавила третий.
– Не люблю дерево...
– проворчала старуха, - ну, да ладно.
Попробовала каждый брусок на зуб, два отложила в сторону, один бросила в котёл. Варево тут же сменило цвет с зелёного на смолянисто-красный, приятно запахло хвоей.
– А оно сразу поможет, - спросила Рута, - или нужно будет ещё раз приходить?
– Зависит от того, как много выпьешь варева, как быстро сгрызёшь волшебное дерево, кхе-кхе.
– Что, правда?
– Нет, кривда, - хрипло рассмеялась алхимица, - шуткую я.
Над котлом уже поднимались красные и жёлтые пузыри, лопались, разбрызгивая искры.
– Как красиво...
– залюбовалась Рута.
– Вон тот кристалл подай, - сказала старуха, - рядом с веником из душицы.