Собирай и властвуй
Шрифт:
– Не дотянешься, слышишь?
– кричит, скалясь разъярённой гарпией, - сквозь пальцы пройду!
Кругом всё плывёт, всё качается, "коробка" приближается рывками. Тяжёлая дверь с заклёпками по кромке то ближе, то дальше, то ближе, то дальше, наконец останавливается. У Руты вырывается ликующий возглас - она это сделала! Так, теперь открыть, втащить Урсулу, спуститься на нижний ярус. Руки трясутся, дыхание перехватывает, и первое получается далеко не с первого раза, второе - не со второго, третье - не с третьего. Наконец внизу, закрывает
– Эх, вы, - улыбается Рута устало, - помощнички...
Сил дотащить Урсулу до лежанки уже никаких, падает на ложе сама, проваливается в забытьё.
– Воды...
– по руке будто бы проходятся крючья, - воды...
Просыпаться не хочется - вот совершенно!
– но надо. Урсула пришла в себя, доползла до лежанки, тянет руку.
– Вот же нас угораздило, да?
– горько вздыхает Рута.
– Но ничего, здесь защита хорошая - у меня вот зуд сразу прошел, да и ты не искришь больше!
Подхватив старуху под руки, поднимает на ложе, та всё тянет своё:
– Воды...
Чистая вода на чистилке ценится высоко, дороже неё только самозародки, потому Рута раздумывает, давать или нет. Волшебной воды здесь хоть отбавляй, отовсюду льётся, но гадости в ней до того много, что не справляются никакие очистители. Артефакты и самозародки на воду в основном и обмениваются, иначе никак. А сидит на запасах с водой, понятное дело, смотрящий.
– Воды, - стонет Урсула, - дай хоть глоточек...
Внутри неё что-то бренчит, как в сломанном механическом големе, Руте не по себе.
– Ладно-ладно, сейчас. Только знаешь же, как у нас мало осталось...
Бочка из камнестали выкрашена в яркий голубой цвет - откидывает крышку, зачёрпывает, даёт кружку Урсуле:
– Вот, держи.
Та жадно пьёт, захлёбывается, но вдруг отбрасывает кружку, вопит:
– Что ты мне налила, курва? Опять это дерьмо оранжевое!..
Поражённая, Рута отступает на шаг, из-под лежанки, разбуженные криком, выкатываются пушистики, звонко тявкают.
– Что ты несёшь, плесень?
– удивление сменяется яростью, Рута до боли стискивает кулаки.
– Прости, - по лицу старухи проходят волны, будто стекает ртуть, - я... я не хотела...
– Ах, не хотела!..
Рута подхватывает кружку, бьёт, куда придётся, звук такой, как если бы стучала по бочке. Потом они плачут, обнявшись, Урсула рассказывает:
– Используют нас, пока ресурс свой не выработаем, а потом сюда вот, на свалку, мусор к мусору... Гордилась, что порна, а не простуха какая-нибудь, не ходила - носила себя. И заведение не какое-нибудь, а закрытого типа, для избранных. Хозяина раз только и видела, но запомнила хорошо: толстый, что твой "левиафан", глаза разные, а улыбка широкая такая, до самых ушей. Эх, сюда бы мне его, в эти руки...
– сжала пальцы-крючья, со скрежетом.
– Кажется, и я его видела...
– тихо говорит Рута.
– А как заведение называлось?
–
Урсула умолкает, Рута боится пошевелиться, слышно, как работают артефакты Ветра, забирая воздух плохой, рождая воздух хороший.
– Металлик у тебя после тех ванн, так?
– спрашивает наконец Рута.
– Нет, от ванн голос, и вот, борода. Женщин тот раствор делает мужеподобными, мужчинам придаёт черты женщин, такой вот эффект.
Снова молчание, только урчат пушистики, свернувшиеся клубками подле Руты.
– Мне тоже есть, что рассказать, - говорит она, - выслушаешь?
– Конечно, - голос Урсулы со щелчками и скрипами, - почему нет?
И Рута говорит, изливает, потеряв ощущение времени. Угасают всполохи на западном краю неба, вместе с ними угасают и искорки жизни в Урсуле. Старуха больше не бренчит, не щёлкает, будто окончился завод в механизме. Волчок начинает тихонько поскуливать, Чистюля с Грязнулей подхватывают - лишь это вынуждает Руту остановиться, опомниться.
– Нет, - трясёт головой, взглянув на Урсулу, - не уходи...
Душит сухой плач, но Рута быстро берёт себя в руки, преображается.
– Хватит, - слова падают ледяными глыбами, - не могу больше здесь!
Утром она сооружает волокуши, отвозит тело Урсулы к отстойнику, предаёт огню. С виду инферны похожи на пушистиков, но тела у них из лавы, вместо шерсти - шлейф пламени. Плоть Урсулы вмиг обращается пеплом, пепел возносится к небу...
– Прощай, - тихо говорит Рута, - спасибо за всё, особенно за последний наш разговор.
Собирается не торопясь, но и не медля, к полудню на квадрате её уже нет, к вечеру выбирается с чистилки. Пушистики, понятное дело, катятся впереди.
[
Год
тридцатый
]
Третий радующийся
Играгуд, город Крюлод
[1]
Из семи алей эвтаназиума больше всего Руте нравится Зелёная, с яблонями и грушами. Дорожка выложена кристальными плитами, по сторонам уютные скамейки из волшебного дерева, а в самом конце, на возвышении, большой ледяной экран. Прогуливаются они вместе с Лурией, белой проксимой; Рута и не знала, что такие бывают, пока не попала в эвтаназиум. От вопроса, понятное дело, не удержалась: