Собирай и властвуй

Андреев Андрей Анатольевич

– Что ты сказала?
– Баглай, пусть с трудом, но поднимается. Из носа бежит кровь, губа лопнула, щека дёргается быстро-быстро.

– Убийца...
– говорит Рута, но уже тише, отступает на шаг.

– Не тронь её!
– кричит кто-то. Мама? Бригитта? Фаргал?

Пятясь, Рута обо что-то спотыкается, падает, прикрывается бадейкой. Баглай её вырывает, отбрасывает, поднимает дочь за волосы, отвешивает затрещину. В голове Руты звенит, слух куда-то пропал, она хочет подняться, но ноги почему-то не слушаются. Рядом пузырится Чистюля - буль-буль-буль, дайте

воды! Глядя, как он расползается, Рута думает: "Это умирает моя волшебная сила, исчезают последние крохи". Приходит холод, за ним темнота, Рута закутывается в них, как в одеяло.

[Год четырнадцатый]

Первая любовь

Хлада, починок Заливной

[1]

Рута пела, Рута собирала цветы - счастливая, такая счастливая!
– а вокруг гудели шмели и пчёлы, стрекотали кузнечики, птицы гомонили на все голоса. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак! Пусть короткое, зато жаркое, вспыхивает ярким цветком.

Рута упала в объятья травы - мягкие, нежные, такие же, как у него. Завидуют, пусть все завидуют! Расцвела она рано, быстро набрала сок: тугая коса, тонкая талия, крепкие бёдра, высокая грудь. А взгляд? А движения? А улыбка? Ха! Отбросила букет, сорвала ромашку, принялась обрывать лепестки. Любит, не любит...

Как она танцевала в круге, как же она танцевала! Барабаны стучали, струны звенели, а она танцевала. Всю себя отдавала в том танце, без остатка. Пламя костров обжигало, обжигал его взгляд. Бригитта там тоже была, отвела потом, разгорячённую, в сторону:

– И где же ты всего этого набралась?
– спросила с укором.

– У Сабрины, - Рута поправила гирлянду цветов на груди, - а что не так?

– Мала ещё для столь горячих плясок!

– А Сабрина сказала, пора уже...

– Жаль, я не твоя мать...

– Да ладно тебе, - Рута улыбнулась, играя ямочками, - как Нин, как Пилип?

Бригитта покачала головой, усмехнулась:

– Лиса-а...

Из дома Баглая Бригитта ушла год назад - кузнец, овдовев, взял в жёны. Нина она, понятное дело, забрала тоже.

– А у Фаргала с Сабриной долгожданное пополнение, ты же знаешь? Уж на что Миринда красавица, а Фиона ещё красивей! Но орёт, но орёт...

Рута и сама не жила больше с родителями. Уже три года тому, как Фаргал поставил в починке большой бревенчатый дом, забрал к себе. Родителей уговаривать долго пришлось, с Баглаем спор особенно тяжёлым вышел, но и брат уже не тот, и отец. Один год от года крепчает, другой - мягчеет.

– Знаю, конечно. Потому, наверное, за тобой и не следят, что Фиона.

– А зачем за мной следить? Я уже взрослая...

– Нет, я всё же тебя проучу!

Рута выворачивается, бежит от огня, бежит в темноту. Бригитта бросается следом, но куда ей, косолапой медведихе, догнать. И что здесь забыла? Сама к Пилипу ушла, а всё туда же! Нолана, наверное, и не любила вовсе...

– Рута, ты здесь?

Он! Рута прижимается к дереву, замирает. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, голова кругом.

– Я же знаю, ты здесь...

Смеясь,

Рута бежит, манит, словно дриада. Останавливается у старого белого дуба, в наплывах и мхе, не верит глазам. Не может этого быть! Поднимает голову: всё верно, Гнездо. Думала, без оглядки бежит, а выходит, что понимала? Выходит, что так. Повесив гирлянду цветов на деревце рядом, Рута находит неприметный уступ на коре, второй, третий - поднимается. Кто и когда наложил на охотничий домик чары? Неведомо, но то был искусный чароплёт. Дерево по-прежнему крепкое, звуки за пределы домика не проникают, и от гнуса защита, и от птиц.

Рута зажигает вечную лучину из волшебного дерева, садится на край топчана, застланного шкурами. Рассказала ли Бригитта Фаргалу, как она танцевала? Будет ли брат искать её ночью, или дождётся утра? Рута об этом сейчас даже не думает, мысли заняты только одним. Есть дуб-великан, охотничий домик, она в нём, а ещё тот, кто поднимается следом, больше ничего и никого.

– Тарнум!..

Скользнув в открытый люк, он появляется почти бесшумно, камешек на груди вспыхивает в свете лучины.

– Танцевала...
– говорит, - как же ты танцевала!..

– Для тебя...

Руте страшно, но совсем чуточку, что-то в ней поднимается тёплой волной, просит выхода. Тарнум гасит лучину, делает шаг к топчану. Она ищет губами его губы, находит. Сладкие, такие сладкие! Руки Тарнума немножко дрожат, когда помогает освободиться от платья, Рута, кажется, дрожит вся, и не от холода, от внезапно охватившего жара. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак!

Тарнум входит неумело, поспешно, боль пронзает ледяным кинжалом, но тёплые волны сильнее, растапливают лёд, и Рута отдаёт себя целиком, без остатка. Кажется, сама Горячая влила в неё свои воды, и наполняет, и наполняет. Рута сладко постанывает - сейчас, вот сейчас она переполнится!
– и взрыв половодья, и миг исчезновения в нём...

– Знаешь, а боялись на север плыть, - говорит Тарнум после, - когда от пауков убегали...

– Почему?
– Рута спиной к нему, опёрлась на перила балкончика, серебристый свет салмы, проходя сквозь листву, играет на бархатной коже.

– Говорили, здесь одни безумцы живут, - Тарнум не сводит взгляда, любуется, она это чувствует, и от взгляда его снова поднимаются теплые волны.
– Потому что близко к Хребтам.

– А я безумная и есть, - Рута смеётся.
– Если отец узнает, выпустит в меня всю обойму из своего иглострела. Видел? Там такие маленькие иголочки волшебного льда, их много-много...

– Не узнает. А если и узнает, пусть только попробует! У него иголочки, у меня коломёт...

– А ты смелый...
– Рута оборачивается, делает шаг внутрь, ещё один к топчану.

– Подожди, - Тарнум придерживает, - вот, держи.

Снимает тесёмку с кусочком артефакта, надевает Руте на шею.

– Зачем ты это?..

– Потому что люблю!..

Любит, не любит... Любит! Рута продолжает кружиться по лугу - завидуют, пусть все завидуют! Сабрина прикрыла тогда, сказала Фаргалу, что она у родителей, но предупредила: