Соблазн в шелках

Янг Андреа

– Неудивительно, если вы… – Клодия остановилась на дорожке, беспомощно подыскивая слова. – Хотите знать, что я думаю? Я думаю, что вам дороже всего собственное спокойствие. Что вы скорее предпочтете развлекаться со мной, чем попытаетесь приложить усилия, чтобы наладить отношения с собственной дочерью. И знаете, что еще я думаю? – резко продолжала она, глядя прямо в его лицо, хранившее непроницаемое выражение. – Я думаю, что вы даете ей слишком много того, что можно купить за деньги, но слишком мало того, что за деньги купить нельзя. Например, вашего времени и внимания. Она отчаянно нуждается во внимании.

Неужели вы этого не видите?

На какое-то мгновение ей показалось, что Гай отреагирует саркастическим замечанием или даже разозлится. Она чувствовала, как он борется с самим собой.

– Прекрасно, – только и сказал Гамильтон, но с таким выражением, словно ему на рану выдавили каплю лимонного сока. – Я ценю ваш совет. А теперь, может быть, войдем в отель?

Клодия восприняла его слова как пощечину.

– Я, пожалуй, немного побуду на воздухе.

– Нет уж, я хочу, чтобы вы вошли в помещение.

– Мне не хочется.

С трудом сдерживая себя, Гай сказал:

– Я не намерен спорить с вами. Не забудьте, что вы сейчас не дома.

Она окинула взглядом безлюдный сад, где тишину нарушало лишь жужжание насекомых, кружащихся возле фонаря.

– Но здесь никого нет!

– Это не имеет значения. Дело в том, что это мусульманская страна, где женщина, которая в полном одиночестве бродит ночью, может быть понята неправильно.

Ладно, ты прав. Кому надо, чтобы какой-нибудь любопытный служащий отеля доложил администрации о том, что неприкаянная иностранка бродит одна по ночному саду?

В напряженном молчании они вошли в отель и направились к лифту, стояли рядом, пока лифт поднимался наверх, потом шли по коридору.

– К вашему сведению, – холодно сказал Гамильтон, – я сыт по горло благочестивыми советами любителя-психолога, который объясняет мне, где я совершил ошибку. А если я неправильно истолковал язык вашего тела, то прошу меня извинить. Может быть, мой толковый словарь устарел и надо приобрести новый. Спокойной ночи.

Клодия едва нашла силы произнести в ответ: «Спокойной ночи», – и, войдя к себе в номер, бросилась на кровать. Она не плакала, но слезы были близко. Первый поцелуй и первая ссора – и всего за десять минут! Причем можно не сомневаться, что больше ни того ни другого не будет.

Боже мой, с каким сарказмом он произнес: «…если я неправильно истолковал язык вашего тела»!

Клодию захлестнула жаркая волна стыда. Не надо обладать богатым воображением, чтобы представить себе, что сказал, бы в этой ситуации менее деликатный мужчина: «Ты сама напрашивалась на это, а я лишь дал тебе то, что ты выпрашивала. Так какого черта ты жалуешься?»

Какого черта я жалуюсь? Неужели я действительно выставила себя на посмешище?

Если бы они были коллегами по работе и находились здесь по делам фирмы, Клодия просто не придала бы значения подобному эпизоду. Правда, она никогда не оказывалась в подобной ситуации с коллегами по работе, которые обычно бывали женаты и имели по трое детишек. А если были не женаты, то как две капли воды походили на Питера-Надоеду, который полагал, что дружеская беседа за ужином уже является приглашением заняться сексом до завтрака. Вроде того неряшливого менеджера, с которым ее однажды послали в деловую поездку.

Но у того по крайней мере не было поблизости дочери с кучей проблем.

Наверное, Гай прав в том, что Аннушку бесполезно пытаться чем-нибудь заинтересовать, но ведь дело не в этом. Клодия не могла равнодушно оставаться в стороне. Гамильтон платил ей за то, что она присматривает за его дочерью, которая, по его словам, вызывает у него немалое беспокойство.

Она вдруг с удивлением поняла, что Гай ее разочаровал. Даже в чем-то обманул. Она не могла бы, пожалуй, назвать его поведение вульгарным или заслуживающим презрения, – просто не ожидала, что он это сделает.

– Что сделает? Поцелует тебя?

– Это был не просто поцелуй. В том-то все и дело. Если бы я не нажала на тормоза, он перешел бы в нечто значительно большее.

Но Гай не планировал это заранее – в этом Клодия была уверена. За весь вечер он не сказал и не сделал ничего, что заставило бы ее ожидать от него столь решительных действий.

Гамильтон не сказал ей, что она великолепно выглядит или чудесно пахнет, не прикоснулся как бы случайно под столом к ее бедру. Он не взял ее под руку и не положил руку на талию якобы для того, чтобы помочь, когда они входили в лифт или в ресторан.

Гай не бросал на Клодию томных взглядов через стол. Он довольно часто смотрел ей прямо в глаза, но это был прямой, открытый взгляд. В его голосе не появилась хрипотца, та самая сексапильная хрипотца, которая появляется у мужчин, когда им кажется, что у них есть шанс. Он даже не похлопал ее якобы невзначай по заду, хотя это первое, что делают мужчины, когда им кажется, будто они нравятся женщине.

Адам был большим мастером похлопывать по заду. Приняв привычное горизонтальное положение на диване, он обычно произносил своеобразным австралийским говорком: «Черт возьми, какая попочка!» – и звонко шлепал Клодию, когда она проходила мимо. Выпив немного больше, чем нужно, пива в пивной «Ньют и Феррет», Адам однажды поведал внимавшей ему аудитории, что всегда считал себя поклонником сисек, пока зад Клодии не заставил его переменить пристрастие.

Однако на него невозможно было ни обидеться, ни разозлиться. Адама все любили. Он вошел в ее жизнь как теплый, соблазнительный лучик австралийского солнца. Он умел ее рассмешить и беззастенчиво жил за ее счет, но она не возражала. Клодия жила одним днем, зная, что в конце концов он ее покинет.

Однажды Адам упаковал свой рюкзак, достал из холодильника последнюю банку холодного пива и, сказав: «Будь здорова, любовь моя. Приезжай ко мне в гости в Аделаиду», – отправился преодолевать следующий этап своего кругосветного путешествия.

Клодии еще долго казалось, что солнце закатилось навсегда, но прошло время, и теперь она изредка вспоминала об Адаме с теплым ностальгическим чувством. И она знала, кого ей следует благодарить за это.

Чем больше Клодия думала, тем больше убеждалась в том, что Гай действовал импульсивно. Он понимал, что она чувствует, – одно маленькое замечание во время ужина выдало его с головой. Пусть даже в глазах его при этом поблескивал озорной огонек.

Да, Гамильтон знал, можно было не сомневаться. Но что он при этом думал? «Гм-м, неплохо». И тут же: «Но я не так увлечен, чтобы предпринять что-нибудь такое, что может осложнить жизнь».