Соблазненные луной
Шрифт:
Как только Сиун умерла, ее тело распалось на две половины – по обе стороны зеркала. Стекло снова стало целым. Гоблины согласились на все наши условия. Рис очистил зеркало от изображения и повернулся к нам. Его халат стал больше красным, чем белым. Брызги крови, попавшие на кожу и волосы, казалось, светились изнутри. Сияющие брызги исчезали на глазах, словно кожа их впитывала, пока страж не оказался незапятнанно-чистым, если не считать окровавленного халата. Он стоял прямо и гордо, а цвета в голубой радужке крутились бешеным вихрем.
Дойл отсалютовал ему ножнами, а Холод – собственным длинным мечом. Они оба прижали оружие ко лбу, и Дойл торжественно сказал:
– Здравствуй, Кромм Круах, сразивший
Рис поднял окровавленный меч в ответном салюте.
– Недурно вернуться обратно. – Серьезное, почти торжественное лицо преобразилось в обычную ухмыляющуюся мину. – От крови растет трава, ура, ура, ура!
– Я всегда считал, что трава растет от любви.
Мы все повернулись к возникшему на пороге Галену. Все, кроме Китто, который, похоже, был совершенно потрясен кровавыми последствиями его пробудившейся магии.
Гален шагнул в комнату и тут же прислонился к стене. Высокий и потрясающе красивый, от коротких светло-зеленых кудрей – с единственной сохраненной тонкой косичкой, болтавшейся за его плечами как запоздалая мысль, – до широких плеч, тонкой талии и длинных ног в свободных кремовых брюках. Белая рубашка с открытым воротом подчеркивала зеленоватый оттенок его кожи, так что он вполне походил на бога плодородия, которым непременно был бы, родись лет на семьсот раньше. Обут он был в коричневые мокасины на босу ногу. Гален скрестил руки на груди, улыбка зажгла огнем глаза цвета летней травы. Глаза светились не магией, просто весельем и доброжелательностью – весельем Галена. Он казался прохладным, терпким и приятным, словно прозрачно-зеленый напиток, способный утолить любую жажду.
Я подошла к нему, частью в надежде подарить и получить поцелуй, а частью потому, что мне было трудно находиться в одном помещении с Галеном и не касаться его. Прикасаться к нему – все равно что дышать; я так к этому привыкла, что забыла, как без него обходиться – и остаться жить... То, что мы были любовниками уже месяц и я только что утратила надежду немедленно завести общего ребенка, – в одно и то же время причиняло мне боль и приносило некоторое облегчение. Я любила Галена, любила лет с двенадцати. К несчастью, теперь, когда я выросла, я наконец поняла то, что пытался когда-то объяснить мне мой отец. Гален силен, храбр, весел, он мне друг и любит меня, но найти более наивного в политике сидхе было бы трудно. Гален на троне очень быстро стал бы мертвым Галеном. Моего отца убили, когда я была совсем юной. Мне казалось, я не переживу смерти кого-то еще из моего окружения, и особенно – Галена. Так что в душе я хотела, чтобы он все время оставался рядом со мной, был моим любовником, моим мужем – только не королем. Но моим королем станет тот, от кого я забеременею. Нет ребенка – нет свадьбы; так заведено у знати сидхе.
Я обняла Галена, забралась руками под пиджак, туда, где тепло его тела пульсировало под моими ладонями даже сквозь рубашку. Уткнулась лицом ему в грудь, и он крепко обнял меня. Я прятала лицо от его взгляда, потому что в последнее время мне все реже удавалось вовремя убрать тревогу из глаз. Гален был политически безнадежен, но мое настроение он читал лучше большинства других – а я не хотела пока объяснять ему эту сторону нашей жизни.
Его голос зарокотал в груди под моим ухом.
– Мэви вернулась со встречи с руководителями студии. Рыдает в своей комнате.
– Надо думать, встреча прошла не слишком удачно, – сделал вывод Дойл.
– На студии недовольны ее беременностью. На публике они изображают восторг, а за закрытыми дверями дают волю раздражению. Как она станет сниматься в фильме с весьма откровенными сценами, если к тому времени будет на третьем-четвертом месяце?
Я отодвинулась и заглянула ему в глаза:
– Ты
Гален пожал плечами, не разжимая объятий.
– Таковы факты, а объяснений не у меня надо требовать. – Он нахмурился, лицо помрачнело. – Не будь ее муж мертв... Я имею в виду, они почти вслух намекали, что она могла бы забеременеть как-нибудь в другой раз.
Я вытаращила глаза:
– Аборт?!
– Это слово не произносилось, но висело в воздухе. – Он вздрогнул и прижал меня крепче, так что я не могла уже смотреть ему в лицо. – Когда Мэви напомнила им, что ее муж умер меньше месяца назад и это ее единственный шанс родить их ребенка, они извинились. Они заявили, что и в мыслях не имели намекать на что-то подобное. Они смотрели ей в глаза и врали. – Он поцеловал меня в лоб. – Как они могут так с ней поступать? Я думал, она – их звезда.
Я прижалась к нему плотнее, будто могла так стереть боль из его глаз.
– Пока болел ее муж, Мэви отказалась от двух ролей. Наверное, они хотят поскорее вернуть в стойло свою дойную коровку.
– Понять не могу, как можно так себя вести, как они вели себя с Мэви. Какие б ни были соображения и резоны... Ни слова прямо, одни намеки, и взгляды, и пожатия плечами – а в конце откровенная ложь. – Он снова вздрогнул. – Не понимаю.
Вот в том-то и была проблема. Гален действительно не понимал, как можно так лицемерить. Чтобы выжить у верхушки власти, какой угодно власти, надо первым делом осознать, что все вокруг лгут, все притворяются и что друзей у тебя нет. Парадокс в том, что вообще-то лгут не все, что кто-то искренен и кто-то по-настоящему тебе друг. Трудность в том, что одна улыбка похожа на другую, и по пожатию рук искренность не определишь, а когда ты окружен прожженными лжецами, как можно отличить правду от лжи, друга от врага? Так что надо обращаться со всеми по-деловому, вежливо, кивать и улыбаться, быть дружелюбным, но никого не впускать в сердце. Нет верного способа определить, кто на твоей стороне. Галену это понять не удавалось. Мне нужен был кто-то, кто понять мог.
Я чуть повернула голову и посмотрела на Дойла. Холодный и темный, он приводил на ум не напиток, который мог бы утолить мою жажду, а скорее оружие, которым я могла бы защитить все, что люблю.
Я прижималась к Галену, а смотрела на Дойла, и на нас троих смотрел Холод. Холод, к которому я впервые в жизни начинала чувствовать настоящую любовь. Холод, который наконец понял, что ему следует ревновать к Галену, а к Дой-лу он ревновал с самого начала. Волшебным существам людская ревность вроде бы не знакома, но, глядя в серые глаза Холода, я заподозрила, что у сидхе много больше общего с людьми, чем принято считать.
Глава 6
Золотая богиня Голливуда свернулась клубком на атласном покрывале громадной круглой кровати. Кровати, которую она больше двадцати лет делила с покойным Гордоном Ридом. Как-то раз я предложила ей перебраться в другую спальню, может, ей будет тогда немного легче, – но она наградила меня таким взглядом, что я больше на эту тему и не заикалась.
Пиджак цвета пижмы валялся на полу. Туфли – из такой мягкой кожи, что она будто дышала, – Мэви расшвыряла в стороны. На звезде оставались костюмные брюки и медного цвета жилетка на голое тело. Ленту в тон жилета она с волос сорвала и тоже бросила. Перепутанные волосы свесились с края кровати. Ее шевелюра сохраняла цвет топленого масла, а значит, даже в таких расстроенных чувствах она продолжала удерживать гламор. Гламор, который сотню лет помогал ей, изгнаннице из волшебной страны, жить среди людей неузнанной. Полвека из этой сотни лет она была золотой богиней Голливуда. И бог весть сколько веков до того – богиней Конхенн.