Соблазни меня в сумерках
Шрифт:
– Но почему? – спросила Поппи, не в силах постигнуть подобной жестокости. – Как можно быть насколько мстительным, чтобы наказывать ребенка за прегрешения его матери?
– Гарри напоминал Артуру о прошлом унижении и разочаровании. И весьма вероятно, что он не был даже его сыном.
– Это не оправдание! – взорвалась Поппи. – Как жаль, что никто не смог помочь ему!
– Многие из служащих отеля ужасно переживали из-за участи Гарри. Особенно экономка. Как-то раз она заметила, что ребенка не видно два дня, и отправилась на поиски. Он
– Неужели никто не слышал, как он плакал? Разве он не производил никакого шума? – спросила Поппи дрогнувшим тоном.
Кэтрин опустила глаза, погладив хорька.
– Главное правило отеля – никогда не беспокоить постояльцев. Гарри это вбили в голову с самого рождения; Он тихо ждал, надеясь, что кто-нибудь вспомнит о нем и придет.
– О нет, – прошептала Поппи.
– Экономка пришла в такой ужас, – продолжила Кэтрин, – что смогла разузнать, куда уехала Николетт, и послана ей письмо, описав ситуацию, в надежде, что та пришлет за ним. Все, даже жизнь с такой матерью, как Николетт, было лучше, чем ужасная изоляция, которой подвергался ребенок.
– Но Николетт не прислала за ним?
– Нет, пока не стало слишком поздно для Гарри. Слишком поздно для всех, как выяснилось впоследствии. Николетт подхватила чахотку. Это было медленное увядание, но ближе к концу болезнь стала быстро прогрессировать. Перед смертью ей захотелось узнать, что стало с ее сыном, и она написала ему письмо с просьбой приехать. Он отбыл в Лондон на первом же корабле. К тому времени он уже стал взрослым. Ему было двадцать или около того. Не знаю, почему он хотел увидеть свою мать. Подозреваю, что у него в голове засела мысль, что она уехала из-за него. – Кэтрин помолчала, погруженная в собственные мысли. – Дети часто винят себя в дурном обращении с ними.
– Но он был совсем маленьким. – Сердце Поппи сжалось от сочувствия. – Ни один ребенок не заслуживает того, чтобы быть брошенным.
– Вряд ли кто-нибудь говорил это Гарри, – сказала Кэтрин. – Да он и не стал бы это обсуждать.
– Что сказала ему мать, когда он нашел ее?
Кэтрин не сразу ответила, гладя блестящий мех хорька, свернувшегося у нее на коленях. Наконец она отозвалась напряженным тоном, не поднимая глаз:
– Она умерла за день до его прибытия в Лондон. – Ее пальцы переплелись, сцепившись в тугой узел. – Навсегда ускользнув от него. Полагаю, вместе с ней умерла его надежда найти ответы на мучившие его вопросы и обрести привязанность.
Повисло молчание.
Поппи была потрясена.
Что могло стать с ребенком, воспитанным в таком холодном, лишенном любви окружении? Должно быть, ему казалось, что весь мир предал его. Какое тяжкое бремя, чтобы нести его всю жизнь.
«Я никогда не полюблю тебя», – сказала она ему в день свадьбы. И он ответил: «Я никогда не стремился к тому, чтобы быть любимым. И видит Бог, неплохо обходился без этого».
Поппи закрыла глаза,
– Я хотела рассказать тебе раньше, – услышала она голос Кэтрин. – Но я боялась, что это склонит тебя в пользу Гарри. Ты всегда так легко поддаешься сочувствию. А правда в том, что Гарри не нужно ни твое сочувствие, ни твоя любовь. Маловероятно, что он станет таким мужем, которого ты заслуживаешь.
Поппи смотрела на нее глазами, затуманившимися от слез.
– Тогда зачем ты говоришь мне это сейчас?
– Потому что, хотя я всегда думала, что Гарри не способен на любовь, я не до конца в этом уверена. Когда дело касается Гарри, ни в чем нельзя быть уверенной.
– Мисс Маркс, – заговорила Поппи, однако тут же поправилась, – Кэтрин. Но при чем здесь ты? Какое отношение ты имеешь к Гарри? Откуда тебе известно все это?
Лицо Кэтрин пересекла любопытная смена выражений: волнение, печаль, мольба. Она задрожала так сильно, что хорек, дремавший у нее на коленях, проснулся и поднял голову.
Молчание затянулось, и Поппи бросила вопросительный взгляд на Амелию, которая едва заметно кивнула, призывая ее к терпению.
Кэтрин сняла очки и принялась протирать запотевшие линзы. Ее лицо покрылось испариной, придавая ее нежной коже перламутровое сияние.
– Через несколько лет после прибытия в Лондон с любовником, – сказала она, – Николетт родила второго ребенка. Дочь.
Она замолчала, предоставив Поппи сделать собственный вывод.
– Тебя? – произнесла та наконец.
Кэтрин подняла голову, все еще держа очки в руках. На ее одухотворенном, с тонкими чертами лице читалась решимость. Да, в ней было что-то от Гарри. Включая сдержанность, за которой скрывались сильные эмоции.
– Но почему ты умолчала об этом? – спросила Поппи в замешательстве. – И почему промолчал Гарри? К чему такая секретность?
– Для моего блага. Я взяла новое имя. Никто не знает почему.
У Поппи еще оставались вопросы, но, казалось, Кэтрин Маркс достигла предела. Пробормотав очередное извинение, она поднялась и опустила сонного хорька на ковер. Затем схватила свой башмак и вышла из комнаты. Доджер встряхнулся и устремился за ней.
Оставшись наедине с сестрой, Поппи задумчиво уставилась на поднос с пирожными, стоявший на столике. Последовало продолжительное молчание.
– Выпьем чаю? – предложила Амелия.
Налив чай, они принялись за пирожные из слоеного теста, пропитанного патокой и лимоном. Это был вкус их детства. Поппи сделала глоток горячего чая с молоком.
– Все, что напоминает мне о детстве, – сказала она, – и о нашем коттедже в Примроуз-Плейс, всегда поднимает мне настроение. Как эти пирожные, занавески в цветочек и чтение басен Эзопа.
– И запах роз, – подхватила Амелия. – И капли дождя, падающие с черепичных карнизов. Помнишь, как Лео посадил в банку светлячков, и мы пытались использовать их вместо свечей за ужином?