Соблазны бытия
Шрифт:
– Сам я их, разумеется, никогда не читал. Она не позволяла… кроме тех, что вы нашли. Их она показала мне в тот, последний день. – Его голос дрогнул, и в трубке стало тихо. – Я предупреждал ее об опасности подобных записей. Но у нее это было что-то вроде наркотического пристрастия. Она писала в дневник по вечерам и не ложилась спать, пока не запишет события прошедшего дня.
– Наш отец тоже знал о существовании дневников?
– Да. Она говорила, что они тревожили его даже сильнее, чем меня. Хотя вряд ли он подозревал, насколько они изобилуют подробностями. Позвольте узнать, как вы их нашли?
–
– Не она. Это сделал я.
Себастьян был у Селии накануне ее отправки в больницу.
– Думаю, она знала, что может и не вернуться оттуда. Ее снедало беспокойство. Я бы сказал, несвойственное ей беспокойство. Селия тревожилась за ребенка Клемми. Она взяла с меня обещание проследить, чтобы Клемми поместили в Лондонскую клиническую больницу и чтобы там присутствовала ее гинеколог. Селию ужасала сама мысль о родах в какой-нибудь муниципальной больнице. Я обещал, хотя, зная характер Клементайн, понимал: настаивать бесполезно. Селию тревожило будущее Дженны. Она сказала, что не доверяет Чарли. Я пообещал ей следить за судьбой девочки.
– Ничего удивительного, – сказала Венеция. – Мама его раскусила.
– Не понимаю, почему вы все так ополчились на Чарли, – встала на его защиту Адель. – Не каждый родной отец так заботится о дочери, как он – о Дженне. И не каждая падчерица так любит своего отчима.
– Допустим. Еще вашу мать очень тревожили отношения Элспет и Кейра. Вероятность их разрыва. Селия искренне хотела им помочь и переживала, что лишь все испортила. Она передала мне послание для Кейра на случай, если она…
– Вы говорили Кейру об этом? – спросила Венеция.
– Пытался, но уже после того, как он ушел от Элспет и из «Литтонс». Я позвонил ему, предложил встретиться. Кейр просто нахамил мне, и тогда я решил: пусть парень поварится в собственном соку. Наверное, мне следовало проявить больше упорства.
Вид у Себастьяна был опечаленный и обескураженный.
– Нечего о нем беспокоиться, – решительно сказала Венеция. – Пусть набьет себе шишек.
– Я тоже так думаю… И конечно же, ваша мать беспокоилась о дневниках. Не обо всех томах. Об этих трех. Думаю, вам понятно почему. Как я уже сказал, она очень волновалась. Она принесла эти три тома из своего рабочего кабинета и попросила меня убрать их в подвальный сейф. Она хотела обойтись без моей помощи, но ей было не сдвинуть кукольный дом. Я предложил ей сжечь дневники, но Селия отказалась. Она была убеждена, что там их никто никогда не найдет. Адель нашла. Что ж, вы обе всегда были сообразительными девочками. У Селии был замысел сделать из своих дневников роман. Естественно, с тщательным редактированием. Но тома за девятый и девятнадцатый годы она считала особо опасными, если они попадут в чужие руки. К счастью, эти дневники в надежных руках.
– Да, – вздохнула Адель, поглаживая кожаный переплет. – Я сделаю то же самое, когда наступят мои сумеречные годы. Или сумеречные месяцы. А идея интересная. Себастьян, я рассчитываю
– Постойте. Вы говорили, что дневники хранились у мамы в рабочем кабинете? – спросила Венеция.
– Да. В небольшом черном сейфе. Там она хранила рукописи произведений и несколько старых контрактов.
– И об этом никто не знал?
– Нет. Никто. Я уверен. Я никому не рассказывал, а ваша мать и подавно.
– Постойте! – воскликнула Венеция. – Джайлз говорил, что он очистил сейф от всех бумаг. Это было в тот день, когда он нашел свидетельство о браке мамы с Банни… Боже мой! Ну наш братец и мерзавец! Редкостный мерзавец.
Явление близняшек состоялось в тот момент, когда Джайлз сосредоточенно работал над тезисами своей речи. Он не слышал, как они вошли. Обе были изрядно сердиты. Джайлз вжался в кресло. К нему вдруг вернулся давний, детский страх перед их напористостью. Тогда Джайлз постоянно боялся, что сестры наябедничают матери о каких-то его проделках. Бывало, они даже поколачивали старшего брата. Хотя по отдельности он был сильнее каждой, но близняшки брали натиском, и тогда ему доставалось от двух пар худеньких ручек, двух пар худеньких, но крепких ножек и двух ртов, усеянных острыми зубками.
– Где дневники? – спросила Венеция.
– Почему ты нам не сказал? – спросила Адель.
– Что в них?
– Кто еще знает о существовании дневников?
– Кто дал тебе право распоряжаться их судьбой?
– Ты кому-нибудь рассказывал?
– Как насчет Кита?
Вопросы сыпались на Джайлза, как удары. Повзрослевшие сестры уже не дубасили его. Но их голоса звучали все пронзительнее, а в глазах все сильнее разгоралась отчаянная злость.
– Прекратите, – устало произнес Джайлз. – Пожалуйста, замолчите.
– Это почему мы должны молчать? – удивилась Адель.
– Почему ты не желаешь отвечать на наши вопросы? – допытывалась Венеция.
– Да потому, что вы не даете мне слова сказать!
– Хорошо. Говори!
Несколько секунд Джайлз молча смотрел на сестер.
– Простите. Я виноват. Я просто не знал, что делать с этими дневниками.
– Ах, не знал! А что же нас не спросил?
– Потому что я был сам не свой. Боялся возможных последствий, когда о дневниках станет известно.
– Надо же, как трогательно! – язвительно бросила Адель.
– Впору заплакать, – в тон ей добавила Венеция.
– Джайлз, неужели ты думал, что мы, узнав про дневники, начнем болтать о них направо и налево? Или ты думал, мы позовем газетчиков и устроим сенсацию?
– Не говорите глупостей! – не выдержал Джайлз. – Я не этого боялся. Дневники изобилуют… весьма опасными подробностями.
– Это можешь нам не рассказывать. Мы и сами поняли. Хотя прочитали всего три тома.
– Три? – ошеломленно переспросил Джайлз.
– Да. Незаконченный, за этот год. Последнюю запись мама сделала за день до больницы. Еще том за тысяча девятьсот девятнадцатый. А третий… Ой, Джайлз! Там такое! Это тот год, когда у матери Барти родился ребенок.
– Какой ребенок?
– Ты что, издеваешься? – хотела было рассердиться Венеция, но поняла, что брат не шутит, и даже села. – Так ты не видел этих записей?