Собор Святой Марии
Шрифт:
— Туда тоже нельзя, — пробормотала она.
«Корабли — это святое!» — говорил им Грау, и они хорошо запомнили эти слова. Гиамон начал хныкать.
Маргарида заставила его замолчать.
— В море, — приказала капитанша, когда туча закрыла луну. Они перепрыгнули через борт и бросились в воду. Маргарида и Арнау увидели, что Гиамон оказался в воде полностью; все трое затаили дыхание, наблюдая за факелами, двигавшимися между судами. Вскоре охрана приблизилась к судам, стоявшим у берега. Маргарида неотрывно смотрела на луну, молча молясь, чтобы она оставалась закрытой тучей.
Проверка, казалось,
На обратном пути домой они так продрогли, что Гиамон даже не мог идти; у него стучали зубы, дрожали колени, мышцы сводило судорогой. Маргарида и Арнау схватили его под мышки и побежали к дому.
Когда они вернулись, гости уже ушли, а Грау, обнаружив, что дети сбежали, вместе с рабами собирался идти на поиски.
— Это Арнау, — заявила Маргарида, когда чернокожая рабыня купала Гиамона в теплой воде. — Он уговорил нас пойти на берег. Я не хотела… — Девочка подкрепила свою ложь слезами. Ее слова прозвучали настолько убедительно, что отец ей поверил.
Ни теплая ванна, ни одеяла, ни горячее питье не смогли помочь Гиамону. Лихорадка усиливалась. Грау послал за доктором, но и его старания не принесли больному облегчения: малыша продолжало лихорадить.
Гиамон начал кашлять, а его дыхание превратилось в жалобный свист.
— Я больше ничего не могу сделать, — признался, отчаявшись, Себастья Фонт, врач, который ходил к ним в течение трех дней.
Гиамона подняла руки к лицу, бледному и осунувшемуся, и разрыдалась.
— Нет! — закричал Грау. — Должно быть какое-то средство.
— Могло бы быть, но… — Врач хорошо знал Грау и его неприязни, однако понимал, что положение требует отчаянных мер. — Вам следует позвать Хафуда Бонсеньора.
Грау хранил молчание.
— Позови его, — потребовала Гиамона, всхлипывая.
«Еврея!» — подумал Грау. Кто обращается к еврею, обращается к дьяволу, учили его в юности. Будучи еще ребенком, Грау с другими подмастерьями бегал за еврейскими женщинами, чтобы разбить им кувшины, когда они ходили за водой к общественным источникам. И продолжал делать это до тех пор, пока король не внял просьбам еврейской общины Барселоны и не запретил эти притеснения. Грау ненавидел евреев. Всю свою жизнь он преследовал и презирал тех, кто носил на груди знак в виде кружка. Они были еретиками, они убили Иисуса Христа… Неужели кто-то из них войдет в его дом?
— Позови его! — не выдержав, закричала Гиамона.
Этот вопль, казалось, разнесся по всему кварталу. Бернат и все прочие, услышав его, вжались в свои тюфяки.
В течение трех дней он не видел ни Арнау, ни Хабибы, но Хауме держал его в курсе всего, что произошло в доме Пуйгов.
— С твоим сыном все в порядке, — сказал он ему, когда их никто не видел.
Хафуда Бонсеньор прибыл, как только его позвали. Одет он был в простой черный джильбаб с капюшоном и носил на груди кружок. Грау наблюдал за ним из столовой. Согнувшийся, с длинной седой бородой, тот внимательно слушал объяснения Гиамоны. «Вылечи его, еврей!» — читалось в глазах Грау, и, когда
1
Книга слов мудрецов и философов.
Грау услышал крики жены и опрометью бросился к лестнице. Гиамона спускалась из спальни в сопровождении Себастья Фонта. Между ними шел Хафуда Бонсеньор.
— Жид! — выкрикнул Грау и плюнул ему вслед.
Мальчик умер два дня спустя.
Не успели похоронить Гиамона и снять траур, как Грау, войдя в дом, жестом подозвал к себе Хауме. Когда первый помощник подошел к нему и Гиамоне, Грау жестко произнес:
— Я приказываю тебе сегодня же забрать Арнау и позаботиться о том, чтобы его нога больше не переступала порог этого дома.
Гиамона выслушала мужа в полном молчании.
Грау рассказал ей о том, что сообщила ему Маргарида: это Арнау подговорил их пойти к морю. Их сын и дочь не могли до такого додуматься. Гиамона не проронила ни слова в ответ на его обвинения в том, что она приютила своего брата и племянника. В глубине души она знала, что это было всего лишь фатальным стечением обстоятельств, но смерть младшего сына лишила ее смелости противостоять мужу. Ложь Маргариды, главное доказательство вины мальчика, не давала ей возможности защитить племянника. Арнау был сыном ее брата, и мальчик, несомненно, не хотел причинить зла, но Гиамона предпочла не видеть его.
— Привяжи черномазую к одному из столбов в мастерской, — приказал Грау первому помощнику, когда вопрос по поводу Арнау был решен, — и собери всех, в том числе мальчишку.
Грау обдумал все во время похоронной церемонии: виновата рабыня, она должна была следить за детьми.
Потом, пока Гиамона плакала, а священник читал молитвы, он, прищурив глаза, задался вопросом, каким образом ее наказать. Закон запрещал убивать или увечить рабов, но никто ни в чем не сможет упрекнуть его, если ее смерть станет следствием понесенного наказания. Грау никогда не сталкивался со столь тяжелым преступлением. Он представлял мучения, о которых слышал: облить девушку кипящим животным жиром (найдется ли у Эстраньи достаточно жира на кухне?), заковать ее в оковы или заточить в подземелье (нет, этого слишком мало), избить ее, связав по рукам и ногам… или отхлестать кнутом.
«Осторожно, когда будешь им пользоваться, — сказал капитан одного из кораблей, преподнеся ему в качестве подарка кнут. — Одним лишь ударом можно снять кожу с человека». С тех пор Грау хранил дорогой кнут, привезенный с Востока. Толстый, из плетеной кожи, он был легкий и простой в обращении; у него было несколько хвостиков, каждый из которых заканчивался заостренными металлическими кусочками.
Когда священник замолчал, несколько мальчиков замахали кадилами вокруг гроба. Гиамона закашлялась, Грау глубоко вздохнул.