Соборная площадь

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

— Отделять надо было. Немедленно, — как один высказывались на сходках ваучеристы после объявления начала военных действий в Чечне. — Вывезти всех русских с предоставлением тотчас жилья в России и перекрыть границы наглухо. Мало фальшивых авизо, пятидесятитысячных купюр? Или кровавых разборок в Москве, других городах? Всего три миллиона тонн нефти в год из всех чеченских скважин. У нас одна тюменская выбрасывает больше. Имперская мания, видите ли, Россия едина и неделима. Ну так получайте. Вокруг одни Ленины, скоро послать будет некого. Тьфу, залез холоп на трон и готов весь мир к рукам прибрать.

Это выражали свое мнение абсолютно неполитизированные граждане, для которых деньги были главным мерилом всего. Что думали простые люди, догадаться не трудно. Но правительству возникшая проблема представлялась в ином свете. Разве жалко молодую поросль, когда выявилось столько лишних людей? Пусть воюют, гибнут, зато мысли остального народа отторгнуты от насущных проблем, от того, что творится в стране вообще.

Спрятав дойчмарки во внутренний карман дубленки, я осмотрелся вокруг. Ребята уже принялись отмечать Новый год едва ли не лучше конца приватизации. Взрывались петарды, хлопали пробки от шампанского. Обнаглевшие поддатые ваучеристы в обнимку со штатными сотрудниками милиции и даже омоновцами сосали из банок пиво, рвали зубами

вяленых рыбцов и, не снимая табличек, бродили вдоль коммерческих ларьков взад — вперед. Если кто из людей подходил с простеньким товаром, то сами менты помогали сбить цену. При клиентах с долларами, они смолчали или отворачивались в сторону, а с золотом настораживались, готовые в любой момент подхватить под руки незадачливого продавца, отвести в базарное отделение милиции, где тот, естественно, пытался откупиться. Время приближалось к четырем часам дня. Аркаша со Скрипкой ушли домой, напомнив мне на прощание о вреде пьянства. Коля несколько раз предлагал стакан с шампанским, но я твердо стоял на своей позиции, чем заслужил одобрение со стороны ребят. Подошли ваучеристы, работающие внутри базара. Гомон, громкие радостные восклицания усилились. У каждого на плечах болтались набитые деньгами сумки. Почему бы не повеселиться, не позволить себе глоток хорошего вина после всех, оставшихся позади, великих трудностей. После взлетов и падений, накладок и крупных успехов. Год завершился, второй, полный, не считая маленького хвостика из девяносто второго года, с сентября которого началась великая приватизация государственного имущества его истинными владельцами. Потеха. Созданное своими руками пришлось приватизировать самим же. Знакомые ребята все чаще похлопывали по плечу, предлагая то пива, то вина. Если объявится кто из друзей — литераторов, не устоять. Поэтому я снял табличку, сунул ее в сумку и, стараясь остаться незамеченным, подался в сторону автобусной остановки. На сегодня хватит и тех тысяч, которые удалось сбить, иначе при такой бурной радости с абсолютной потерей контроля, можно влететь капитально. За потехами ваучеристов кровожадно следили из толпы вокруг шакалы, алкашня и просто обыкновенная мразь, готовая перерезать горло за несчастную тысячу рублей.

Быстро свечерело. Город готовился к празднику. Вокруг, на протянутых поперек освещенных улиц проволоках, раскачивались поздравления, в витринах магазинов сверкали игрушками разряженные елки. Кажется, богаче, щедрее застойных и даже коммунистических времен, но что-то не так. Теперь к этой роскоши руки запросто не протянешь. Зайдя в заваленный продуктами магазин на Ворошиловском проспекте, набрал в комиссионном отделе хорошего сыра, сухой колбасы, апельсинов, яблок, и не спеша направился на автобусную остановку напротив центральной городской больницы. Только сейчас вдруг заметил, что люди, в основном, одеты лучше прежних годов. Добротные пальто, дубленки, кожаные меховые сапоги, пушистые шапки. Народ, пока не слишком поздно, выставлял себя на показ, на многолюдных перекрестках щедро делился с нищими и стариками. Ближе к ночи этого уже не будет. Город опустеет, словно вымрет. По широким проспектам примутся носиться только шальные иномарки, карманы владельцев и пассажиров которых будут отягощены плотными пачками денег, да пистолетами со взведенными на всякий пожарный курками. Ростов есть ворота в Северный Кавказ. А в южных городах конфликты разрешаются тихо и мгновенно. Не как в северных — длинно и шумно с горой отборных матерных слов.

Автобусов не было непривычно долго. Ни государственных, ни коммерческих. Я успел промерзнуть. Пока прохлаждался на рынке, да болтался по магазинам, стрелки часов перевалили за шесть вечера. За спиной забавлялся рекламными огнями фешенебельный «Стефанель», рядом еще один коммерческий, для городской элиты. Наконец, легко подкатили сразу две «Аскании». Я с трудом втиснулся в битком набитый салон, одновременно пытаясь отсчитать положенные за проезд деньги. На государственном транспорте тоже забегали шустрые контролеры, обилечивающие пассажиров через одного. Дома быстренько умылся, поел и принялся готовиться к предстоящему торжеству. Пока накрывал на стол и переодевался, время подвалило к одиннадцати часам. Негромко клацал динамиками новенький «Филиппс», переливался всеми цветами радуги полуяпонский телевизор, под ногами мягко шуршал богатый ковровый палас. Старый я засунул в угол. Все как у людей. Сделанные под старину бра на стене, настольная лампа, старинные иконы в углу, книжные шкафы забиты сочинениями Чейза, Дюма, Фейхтвангера, Ремарка. Один шкаф полностью заставлен русской классикой. В добротном костюме, в английской рубахе, в кожаных французских туфлях, я небрежно развалился на затянутом богатым турецким покрывалом диване. На кровать наброшено вьетнамское, с красивыми попугаями. На правой руке тонкое золотое кольцо с алмазной обработкой, на левой — перстень с пятью фианитами, на шее цепочка с объемистым, с распятым Иисусом, православным крестом. В комнате чистота и порядок, над головой тихо играет огнями хрустальная люстра, в засунутой в забитый одеждой шифоньер сумке восемьсот шестьдесят долларов крупными купюрами. Около миллиона рублей, шестьдесят пять пока не пристроенных ваучеров. Да еще двадцать баксов по единичке отдельно в кармане куртки. Нормально. Восемнадцать граммов золотого лома в заначке. На всякий случай, конечно, надо бы отложить на книжку лимончик. Мало ли что. Но сейчас об этом не хотелось думать. Главное, на столе не супчик, а икорочка, маслице, балычок, колбаска, экзотические фрукты, шоколад. Не «мерседес» под окнами, не трехэтажная дача в черте города, да и квартирка на первом этаже в старом хрущевском доме с сорванными дверями в раздолбанном подъезде. И все-таки. Оказывается, я еще живу, несмотря на пьяные загулы, кражу «друзьями» денег и вещей. Одиноко, правда. Негоже бы справлять Новый год в компании с самим собой. Кум звонил, приглашал, поэты — прозаики поздравляли тоже, дочка с внучкой не забыли. Можно хоть сейчас ехать к любому из них, не боясь быть непринятым. Было бы желание. А его нету, потому что это новый срыв, большие траты. Сердечко и без того не железное. Надо бы еще взяться за рукопись, помочь внучке и сыну встать на ноги. Жаль, что Людмила отказала в совместной встрече праздника. Обидно, да ладно, обойдемся. На подходе год Свиньи, он должен принести богатство. Поэтому, по совету знаменитых экстрасенсов, я и вырядился во все лучшее, не забыв нацепить на руку новенькие японские часы с позолоченным браслетом.

Наконец на экране появился сам Борис Николаевич. Я выключил магнитофон. Нарисовался — не сотрешь, усаживаясь поудобнее, подумал я, отъелся что ли. Говорят, бухает изрядно. Эта мысль заставила невольно покоситься на стол. Специально старался забыть о купленной перед этим бутылке с шампанским, но в конце речи Президент будет произносить тосты. За державу, за дружбу, за благополучие в каждой

семье и так далее. За державу и за благополучие в доме вмазать еще можно, а за дружбу вряд ли кто поддержит. Столько мерзкого успели узнать про бывшие союзные республики, что дай Бог не набить бы друг другу морды. И все-таки весь народ вздыбит полные бокалы, тем более, русак, для которого выпивка натуральная отдушина от переполнявших башку проблем. От масс отстраняться негоже, они поят, кормят, дают заработать. Начнутся тосты, звоны хрусталя, колокольные переливы. Церковь теперь единомышленник с государством. Да что я, не мужчина, не имею права сделать глоток со всеми вместе! Один глоток. Два месяца крепился, и ни разу не почувствовал тяги к вину. Продержусь и сейчас. Вскочив с дивана, я заторопился на кухню, времени до исторического события оставалось меньше минуты. Открыв холодильник, на ходу раскрутил проволоку с горлышка бутылки. Едва успел плеснуть в хрустальный бокал, как раздались малиновые куранты часов на Спасской башне Кремля. Обернувшись к иконам, я трижды с поклонами перекрестился и прикоснулся губами к освежающей, пузырчатой, янтарной влаге. Отгремел бессловесный гимн России, телевизор взорвался перезвонами тонкостенных фужеров, громкими восклицаниями. На глазах у меня выступила влага. Бог с ним, с похожим на растолстевшего суслика Ельциным. Наверное, в роду, все-таки, побывал немытый монгол. Все они там, наверху, смахивают на откормленных сусликов: что Ельцин, что Черномырдин, что Шумейко. Один Гайдар — копия румяного губошлепого колобка. А Россия остается и будет жить века. И мы вместе с ней будем жить. Вытерев рукавом пиджака мокрые веки, я снова поднял наполненный наполовину бокал. Специально не наливал до краев, чтобы завершить на низком уровне. Отхлебнув пару глотков, сел и откинулся на спинку дивана. Да, многострадальна наша Родина, а сколько горя еще впереди. Моисей сорок лет водил евреев по безводным пустыням, пока последний из нации, помнящий рабство, не отправился к праотцам. Русский народ придется водить не менее двухсот лет. Хоть и понимающий допущенные ошибки, и тугодумный, но памятливый. При коммунистах хочешь работай, хочешь баклуши бей, без еды не останешься. За хлеб, квартиру, свет мелочью платили. А сейчас тысячами да десятками тысяч, кто ж захочет забыть. Из поколения в поколение передавать будут. Я перекинул ногу на ногу. Началось подобие новогоднего «огонька». За столиками в шикарном зале сидели уважаемые люди и потягивали шампанское, закусывая дымком дорогих сигарет. Обзор закрывала стоящая перед носом высокая бутылка. Отставив ее в сторону, я допил шипучку. По телу разлилось приятное тепло. Одиноко, черт возьми, и хочется курить. Соседи гуляют на всю катушку, аж стены вздрагивают. Надо же, никто из бывших собутыльников так и не постучал в дверь. По компаниям, наверное, разбрелись, подумали, чего заглядывать к пропившемуся писателю. Шакалы, морды бы набить, да посильнее. С улицы донеслась пьяная песня, веселится народ. Я пошарил по карманам в надежде отыскать завалявшийся бычок. Кроме носового платка да двух десятитысячных купюр больше ничего не было. Может, у соседа с третьего этажа попросить? Сын его курит. Заодно посмотреть, как живет после смерти жены. Окинув взглядом стол, я поднялся и, не выключая телевизора, пошел к двери. Всего несколько минут, чего зря щелкать кнопками.

И тут-же встал как вкопанный. В голове «красной стрелой» пронеслись события последних лет, от которых не исходило ни одного светлого пятна. Разве к этому я стремился всю сознательную жизнь? Разве об этом мечтал? Я схватил за серебряное горло бутылку с шампанским, зайдя в туалет, без сожаления вылил туда содержимое. Из комнаты донеслись мелодии зарубежной эстрады. Вот и хорошо, как там в библии написано?

Начни с себя…

У когда-то работавшего со мной на базаре соседа дым в квартире стоял коромыслом. За неуклюжим раздвижным столом расположились человек пятнадцать молодых парней и девчат. Сам сосед балдел на краешке тахты. Кажется, не только он, но и пацаны обрадовались моему приходу.

— Прошу, — шустро освободил табуретку сын хозяина, объявил присутствующим. — Это писатель, русский дворянин. А мой отец польский дворянин. Они друзья, хотя часто спорят.

— Знаем, — откликнулись сразу несколько веселых молодых голосов. — Писателя весь поселок уважает. Сосед вложил в руку стакан с водкой:

— За нас, за дворян и за Россию. С Новым годом, — громко провозгласил он тост.

— Да, в общем-то, на минуту, — запротестовал было я. — Поздравить и попросить сигарету.

Сын тут же протянул пачку «Кэмела», отец понимающе кивнул:

— Знаю, ты завязал. Но сегодня самый главный праздник в году, во всем мире отмечают. Ты мой гость, мы единственные дворяне на пол Ростова, остальных не видели. А вокруг хамы, как говорил Киса Воробьянинов. Холопы. Упрекают нас, что предали царя. Что они понимают, тупорылые. Мы сами ратовали за революцию, да, за революцию, только бескровную, как в цивилизованных странах. Время пришло, потому что Франция, Англия, Америка повернули жизнь по новому. Мы тоже жаждали демократического строя. А что сделали эти самые холопы? Они не только уничтожили нас, они ввергли великую империю в первобытный хаос, превратив ее в единый концлагерь, в котором слово «товарищ» стало главнее слова Божьего. Теперь опомнились, не все, еще нам предстоит борьба. Не за свои растерзанные имения, их уже не вернешь, а за личные свободы.

После такой речи грех было не выпить. Пусть она скомканная, построенная на пьяных эмоциях, и все-таки доля правды есть. Конечно, не в устах какого-то поляка, предки которого исправно служили русскому царю не хуже татар, финнов и мордвы, хотя сосед прозрачно и намекал на родство со знаменитым Костюшко. Все-же проблемы затронул национальные. Сильно влияние блистательного российского общества на умы нацменов, только им не следует выступать с русской позиции. Желательно, чтобы цыган оставался цыганом, а поляк — поляком. Русский, как Иисус Христос, должен нести свой нелегкий крест один. Таково его предназначение на грешной земле.

Я залпом осушил стакан, поставил его между тарелками с тонко нарезанными ломтиками колбасы и салатом. Кто-то услужливо подал маринованный огурец. Водка моментально заявила о своих правах, мысли о последствиях покинули голову. Устроившись рядом с соседом, я еще раза два прикладывался к граненому стакану. Потом начались танцы. Молоденькие девушки были без ума от моих раскованно — вальяжных телодвижений. Надо признать, танцевать я умел как никто другой, партнерши просто таяли в ненавязчивых нежных объятиях, забывая обо всем на свете. Но они пришли с парнями, цепко следящими за нашими действиями, поэтому я счел за благоразумное вовремя удалиться. Наклонившись к изрядно поддатому польскому дворянину, предложил продолжить праздник у себя на квартире. По стариковски, тем более, телевизор оставался включенным. За порогом нас догнал сын. Я сразу понял, что его послал кто-то из ребят покруче, из поселковых пацанячьих верховодов, потому что сам девятнадцатилетний отпрыск, успевший заиметь ребенка на стороне, не в пример отцу был щупловат и слабохарактерен.