Собрание народных песен

Киреевский Петр Васильевич

308

«Ты живешь на горе, а я на горочке…»

Ты живешь на горе, А я на горочке; Ты сеешь ковуны, А я сею дуни. Нехай твои ковуны Повыбили табуны! Нехай твои дыни Поели их свиньи! Обещался мещанин Мещаночку взять; Она ему отказала, Что не умею жать. — А сделаю новый серп, Пошлю ее жать. — Я у батюшки не жала, А у тебя не стану. Сделай мне холодов, Я буду сидети, Как невестки встают, По початочку прядут, А я при светочку Напряду сорочку. А сорочки оснуют, А вороны выткут, Белые лебеди На воде выбелют.

309

«Вылетела бедна пташка на долину…»

Вылетела бедна пташка на долину, Выронила сизо перо на долину. Быстрый ветер их разносит по дуброве, Нежен голос раздается по пустыни. Не скликай ты, мелка пташка, Родных деток понапрасну: Злой стрелок убил малюток для забавы, И гнездо ее рассеял под тем дубом. Темны ночиньки осенни, Ходит несчастна красна девка, Русы волосы свои вырывает, Нежну грудь свою, голубушка, терзает; — Пропадай ты, красота моя, злодейка, Онемей, сердце нежно, как и камень, Не судите, не браните меня, люди, Я пропала не виною, простотою. На чужбине я летела за бедою. Или в радости живут за горами? Или чужая земля темнее для могилы? Для тебя я, тиран, с отцом с матерью рассталась, От родных, от дому отказалась.

310

«Не ковыль в поле травушка шатается…»

Не ковыль в поле травушка шатается — Шатался, завалялся добрый молодец, Пришатнулся, принагнулся ко быстрой реке, Вскрикнул добрый молодец громким голосом своим: — Кто тут есть на море перевозчиком, Перевезите меня на ту сторону! Перевезите, мои братцы, схороните меня, Схороните меня, братцы, промеж трех дорог: Промеж Тульской, Петербургской, промеж Киевской. В головах моих поставьте животворящий крест, В ногах моих поставьте ворона коня, В правую руку саблю вострую.

ПЕСНИ,

ЗАПИСАННЫЕ П. И. ЯКУШКИНЫМ

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

311

ЕГОРИЙ ХРАБРЫЙ

Во том во граде во Хлееме Жила-была Софья Премудрая. Родила она себе три дочери, Четвертого сына — Егория-христотерпца. А дознался царевища Демьянища-бусурманища, Что родила она три дочери, Четвертого сына, Егория-христотерпца. То дознался царевища Демьянища-бусурманища: — Кому же ты, Егорий, будешь веру веровать? — Я буду веру веровать самому Христу, Самому Христу и матери пресвятой Богородице, Единой троице нераздельной. К Демьянищу, к басурманищу Хлеб-соль отплатить, Кровь горячую отлить! — Возглашает ему родна матушка: — И где тебе, царю Демьянищу, Хлеб-соль отплатить, Кровь горячую отлить? — Ни тужи ты, родная матушка, Что я хлеб-соль не отплачу, Кровь горячую не отолью — А я ему хлеб-соль отплачу, Кровь горячую отолью! — Он садился на добра коня, Приезжал Егорий во чисты поля, Наезжал Егорий на стадо воловое. Пасют то стадо воловое Три девицы, все родные сестрицы. Он возговорит, храбрый Егорий: — Ох вы, девицы, вы родныя сестрицы, Вы сходите на Ёрдань-реку, Вы умойтеся водою ёрданскою, Вы набралися духу бусурманскова! — Эта застава Егорью миновалася. Содился Егорий на добра коня, Поезжал Егорий во чисты поля, Нападал Егорий на стадо зверьиное. — Ох вы, волки, зверья лютыя, Разойдитесь вы по диким степям, Разойдитесь един по единому, Ешьте вы, пейте повелёное, От господа бога бласловленное. — Разошлись зверья лютые по диким степям, Они пили, ели повеленное, От господа бога бласловленное. Вот и зачал Егорья во пилы пилить, в топоры рубить. В пилах зубья поломалися, В мастерах руки поотымалися, У топорах лезвья заворочалися, Эта застава Егорью миновалася! Стал Егорья царища Демьянища-басурманища Во смоле варить. Ничего Егорью не сдевлялося: а смола кипит, А Егорий посверх смолы плывет. Эта ведь застава-то Егорью миновалася! Эта застава Егорью обращалася. Роить царища Демьянища погреба глубокия, Глубины сажень двадцати пяти, Десяти сажень ширины. Сажал Егорья в погреба глубокие, Закутал Егорья досками чугунными, Забивал Егорья гвоздями полужоными, Засыпал Егорья песками рудожелтыми. Ничего-то Егорью ни сдевлялося: Со восточной со сторонушки Поднимался буён ветер, Разносил пески рудожелтыя, Отрывал гвозди полуженыя, Откутал доски чугунныи. Выходил Егорий на белы Руси, Приходил Егорий к своей матушке, К Софии премудрыя. — Ох ты, матушка, Сыфея премудрая! Ты дай мне от своей руки благословеньице, Ты дай мне свово добра коня. Я возьму меч булатный, сбрую латную, Я поеду во Хлиемий-град Ко тому царю, ко Демьянищу, — Эта вить застава Егорию миновалася! Садился Егорий на добра коня, Поезжал Егорий во чисты поля. Наезжал Егорий на темны леса, На темны леса, на дремучие. Ни пройти Егорию, ни проехати! Воскричал Егорий громким голосом: — Вы леса, леса вы темные, Вы леса, леса дремучие! Уж вы леса, расшатитеся на обои бока. Я из вас, леса, порублю церкви Соборныи, богомольныи! — И та застава Егорью миновалася! Садился Егорий на добра коня, Поезжал Егорий во чисто полё, Подъезжал Егорий ко крутым горам. Как гора-то с горой сойдется — ни разойдется.

312

ФЕДОР ТЫРЯНИН

Ва той земле во турецкия, Во святом граде Иерусалимави Жил себе некий царь Кастянтин Сауйлывич. Малился у честныя заутрини, Ходить ён к церкви саборныя, к заутрени ранния, Служил молебны частыя, становил свиче поставныя, Молится за дом присвятыя Богородицы. Сы восточныя стороны Приступаит царь иудейския со силаю жидовскаю. Вылятала от них калена стрила. Становилась супротив царской правой ноги, Супрати яво серца ритиваго. Возговорить царь Кастянтин Сауйлович: — А вы, ой ли, князья-бояра, Гости богатыя, люди почестныя! Каму ехать супратив маво недруга, Кому ехать супратив царя юдейскаго, Супротив’ яво силы жидовския? Тово бы я человека пожаловал Городами, волостями, всякими царскими поместьями. — Все князьё-баяре, люди пачёстныи, Все молчошуньком отмолчалиси. Ваступает яво чадо милое, млад Хведор [67] Тырянин, От роду ему двенадцать лет: — Батюшка, царь Кастянтин Сауйлович! Дай мне сваяво добра коня неезженна, Сбрую ратную, капьё булатная. Я паеду супрати тваво недруга, Я паеду супратив царя юдейскаго, Супратив яво силы жидовския. — А ты, ой еси, чадо милое, млад Хведор Тырянин! На маем дабру каню ни езживал, На сибе копьив-ран ни видывал, Маим вастрым капьем ни шурмывал: На каво, чадо, надеисся, на каво спологаисся? — Я надеюсь, сударь-батюшка, На Спаса на пречистаго, На мать божыо Богородицу, На всю силу нибесную, на книгу Ивангилья, На ваше великое блаславеньица. Вазговырит царь Кастантин Сауйлович: — Князья-бояре, люди пачестныя! Вывадите добра коня ниезжана, Вынаситя сбрую ратную, копьё булатная, книгу ивангилья! — Млад Хведор Тиран, двенадцати лет, Садился на добра коня, яко ясный сокол возлитал, Яко ясная сонца пы паднебисью пахаживаить, Хведор Тиранин на дабру каню паезживаить, Далеко во чисто поле на силу жидовскую. Он бьется с ними двенадцать дён, Ни пиваючи, ни ядаючи, сы стримян ног ни вымаючи, С дабра коня ни слязаючи, Побивает силу жидовскаю. Топить яво кровь жидовская, Ожа [68] по колена и по пояс, на яво груди белыя. Он ударил копием во сыру землю: — Мать сыра земля, хлебородница! Расступися на четыре на стороны. — Расступилась мать сыра земля на четыре на стороны, Пожирала кровь жидовскую. Паезжаит млад Хведор Тырянин ко граду Ирусалимову, Ко свому родимому батюшке, Приезжает на свои широкой царский двор. Привязал свово добра коня Ка кольцу сиребряну поводами шалковыми, Вхадил в палаты белы каменны, Садился за столы пачётныя, За первыя тарелычки, за ества сахорныя. Яво матушка радимая, Сваяво чаду жалеючи, Отвязала яво добра коня, Повяла поить на синё моря. Где ни взялся змей лютый огненный, Аки горы великия, об двенадцати хоботов. Он унес его матушку радимую За моря за синия, за горы высокия, Ва пищеры белы камянны, Ка двинадцати змиенышав, на муку на змииную. Вылазил млад Хведор Тырянин Из-за стола пачестнава, Из-за первыя тарелычки, из-за ества сахорнава. Берет книгу Явангелья, Сбрую ратную, копье булатное. Он приходил ко синю морю, Становился на крут красен биряжок, Он стал честь книгу Явангелья, Во слязах письма не видаючи, В возрыданьях слова не молвючи. За яво святое умоление, за вяликое притерпление Выходила из моря Кит-рыба, Становилась попирёк синя моря. Пошел млад Хведор Тырянин За моря за синия, за горы высокия, Во пищеры белы каменны, ка двинадцати змиёнышав, Увидала яво матушка радимая: — А ты, ой еси, чада милая, млад Хведор Тырянин! Таперя мы с табой, чадо, пагибнули! — Ни пагибнем, мая матушка радимая, Ни пагибнем, государыня: С нами сила небесная, И сбруя ратная, капье булатная. — Он начал биться, бился день до вечира, Пабиваит двенадцать змиенышав. Топит яво кровь змеиная, Ожа па колена и по паяс, по яво груди белыя. Он ударил капием во сыру землю. Расступилась мать сыра земля на чатыри стороны, Пажирала кровь змеиную. Брал сваю матушку радимую за ручку за правую, Пасадил на галовушку, на темичко, Пашел млад Хведор Тырянин, Иде по мырю, аки по суху. Что из града Ирусалимова Увидели князья-бояре, Гости богатыя, люди почетныя, Христиана православныи: — Царь Кастянтин Сауйлович! Вон иде твой чадо милое, млад Хведор Тирянин. Несет свою матушку на головке, на темички, Иде по мырю, аки по суху. — Возговорит царь Кастянтин Сауйлович: — А вы, ой еси, князья-бояра, Гости богатыя, люди почестныя. Христиана православные! Падымайто иконы местныя, Встрячайте маяво чаду милаво Долеко во чистом поле. Покланяйтесь по двенадцати земляных поклонов За яво святое умоление, за вяликое притерпление! — Возговорит ли млад Хведор Тырянин: — Гасударыня, моя матушка! Стоить ли мае пахождение Супротив тваво похождения? — А вы, ой еси, чадо милае, млад Хведор Тырянин, Твое похождение страшней мово похождения! Возговорит млад Хведор Тырянин: — А вы, ой еси, князья-бояра, Гости богатыя, люди почестныя, Християне православныи! Не подымайтя иконы местныя, Ни встричайтя миня долико во чистом поли, Ни покланяйтесь по двенадцати земляных поклон. Хто почитает отца и мать сваю маю ниделю первыю, На первай недели паста великаго, Тот избавлен будет муки привечныя, Наследник к нибесному царствию! Тем и славен бог, и прославилса. Вялико имя господня, помилуй нас.

67

Ф здесь выговаривают везде хв; в Зарайском уезде наоборот: хворост говорят форост. — Прим. собир.

68

Даже (собир.).

313

ДВА ЛАЗАРЯ

Жили-были два брата родные да два Лазаря: Едный-то брат был Лазарь, богат человек, А другой-то брат Лазарь был убог человек. Приходит убогой к брату своему: — А братия, братия, богат человек, Создай ты мне, брат, три милостыньки, Три милостыньки, три милостливы: Первую ты мне милостыньку — попой, накорми, Другую ты мне милостыньку — обуй и одень, А третью ты мне милостыньку — с двора проводи. Ох ты, нищий, убогий, какой ты мне брат! У меня есть братия, такой-то, что я. Еще лучше мене, богатый живет. Богатый живет, в золотых петлях. А вот твои братия — два лютые пса, Два лютые пса, два гнездинника, По подлавичьям лазиют, крошки собиривают, Они тем твою душичку воспитывают, Гнающие раночки зализывают! Возьмите, телятники, гоните его с двора, Гоните его с двора, гоните за ворота! Пошел убогий брат с братняго двора, Пошел

убогий брат, слезно заплакал. И узшел убогий на крутую гору, И воскрикнул убогий громким голосом: — О господи, господи, Спас милостивый! Услышь ты, господи, молитву мою, Молитву мою неправедную. Сошли ты мне, господи, двух ангел с небес, Нетихих, и немирных, и немилостивых. Они бы вынули душу скрозь ребры мои, Сквозь ребры мои железным жезлом. Они б ударили душу мою об сыру землю, Посадили б душу мою да на сковороду, Понесли бы душу мою да на небесу, Посадили б душу мою да в тьму крамёчную, Во тьму крамёчную, в смолу кипучую, Где смола кипит, аки гром гремит, Где огни горят неугасимые. Услыхал-то господи молитву яво, Услыхал-то молитву всю праведную, И пыслал ему господи тихих ангелей, И тихих, и смирных, и милостивых по душу его. И вынули б душу его честно, хорошо, Честно, хорошо, и милостиво, и скрозь темя его. Посадили ба душу его да на пелену, Понесли ба душу его к Абрамию в рай. Вот и скучилось богатому Лазарю во своем доме, Выходил богатый Лазарь во зелены сады, И сговорил богатый Лазарь такие словеса: — Теперь я никово не боюсь: ни огня, ни пламя, Ни огня, ни пламя, и ни лихова человека, И ни лихого человека, и ни лютого зверя! От огня, от пламя водой отольюсь, От лихова человека казной отплачусь, От лютова зверя мечью отобьюсь. Приключилась к богатому лютая хвороба И подымала богатого вельми высоко. Вот ударила богатого об сыру землю — То не успомнил богатый ни жены, ни детей, Жены, ни детей, ни дому свово, Ни дому свово, ни богачества. И узшел богатый на круту гору, И воскрикнул богатый громким голосом: — О господи, господи, Спас Милосливый, Услышь ты, господи, молитву мою, Молитву мою, всю праведную. Сошли ты мне господи, тихих ангелей, Тихих ангелей — по душу мою. И вынули б они мою душу честно, хорошо, Честно, хорошо и милосливо. Они вынули б душу скрозь теме мое, Скрозь темя мое честно, хорошо. Посадили б душу мою на пелену, Понесли бы душу мою на небесу, Посадили б душу к Абрамию в рай. Выслышал господи молитву его, Молитву его неправедную. Ссылает господи грозных ангелей, Не тихих, не мирных, не милосливых: Они бы вынули душу скрозь ребра его, Они вдарили б душу об сыру землю, Посадили бы душу его на сковроду, Понесли бы душу да на небесу, Посадили б душу в тьму крамёчную, Во тьму крамёчную, в смолу кипучую, Где смола кипит, аки гром гремит, Где огни горят неугасимые. Увидал богатый брата своего. — О братия, братия, убогий Лазарь, Сходи-ка ты, братия, на сине море. Обмочи-ка, братия, хоть единый пёрст, Промочи-ка, братия, мои уста. Мои уста запятналися, Огнем они, пламенем загоралися! — О братия, братия, богатый Лазарь, Не умели мы с тобой, братия на белом свете жить. А тут, братия, воля не наша с тобой, Не моя, не твоя, а всё божецкая.

314

АЛЕКСЕЙ, ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ

Во славном во городе во в Рыме При том царю Онории Молился, трудился Орхимиан-князь. Он и так-то молился со слезами, Умолял он у господа бога: — О господи боже, Спас милосливый, Создай ты нам единую чаду: При молодости лет — на погляденье, При старости лет — на призренье, При последнем конце — на помин души. Да ни от их то было подумления, Ни от их то было помышления, Молодая княгиня покосы покосила, Покосы покосила, чаду породила. Орхимиан-князь взрадовался, Собирал попов, дьяков, патриархов И всех князьев и боярев. Нарекали ему имя — Еменуилы Алексея, божья человека. Да и хто ростет три годочка — Алексей-свет три недельки — Да ихто ростет три недельки — Алексей-свет три денечка. Да и хто ростет три денечка — Алексей-свет ростет три часочка. Да сровнялось Алексею ровно 8 лет — Отдает его батюшка в школу Грамоте божьей поучаться. Он так-то грамоте изучался, Что и ухаря [69] того не знают, Что Алексей, вить, свет знает. Сровнялось Алексею двенадцать лет — Хочет его батюшка женити. Он своему батюшке говорит: — Батюшка, Архимиан-князь, На что мне так рано жениться? Я пойду во ины земли турецкия, Буду я богу молиться и трудиться. — А батюшка Архимиан-князь, Он на это не удивляет, А свое дело справляет. Он засватал за него обрученную невесту. Во первом часу было ночи Стали Алексея собирати. Во другом часу было ночи Стали Алексея бласловляти. В третьем часу было ночи Стали Алексея за дубовый стол сажати. Во четвертом часу было ночи Стали Алексея на добрых коней сажати. Во пятом часу было ночи Стал Алексей со двора съезжати. Во шестом часу было ночи Стал Алексей к божьей церкви подъезжати. Во семом часу было ночи Стал Алексей в божью церковь входити. Во осьмом часу было ночи Стали на Алексея венцы надевати. Во девятом часу было ночи Стал Алексей к своему дому подъезжати. Сустречает Алексея, божьяго человека, Батюшка, Орхимиан-князь И с хлебом, солью, с милостию господней. И повел он Алексея в свои каменны палаты, И сажал Алексея за дубовые столы. И сидел он много ли, мало ли за дубовым столом — И повели Алексея, божья человека, спать-почивать. И говорит Алексей, божий человек, Своей молодой княгине: — Ох ты, молодая княгиня, На тебе мой золот перстень и шелковый пояс. Я пойду во те земли турецкие Богу молиться и трудиться! Вот приходит молодая княгиня К своему батюшке Орхимиану-князю. — Батюшка Орхимиан-князь. Ушел твой сын, мой обрученный муж, Во те земли во турецкие Богу молиться и трудиться! Вот он заплакал: — Ох ты, мое чадо, мое чадо, Алексей, человек божий! — Через десять лет приходит Алексей из иных земель, И приходит в божью церковь, И говорит Орхимиану-князю: — О, Орхимиан-князь, был ли у тебя сын Алексей, божий человек? — Он и говорит, Алексей, божий человек: — Поставь ты келью позади каменных палат Ни для ты меня, для свово сына Алексея, божья человека. — Он послухал и справил ему келью Позади каменных палат своих, Он много ль, мало время жил — Помирает Алексей, божий человек, И по всём городу, по в Рыму Росным ладаном запахло. Стали люди-то догадываться: — Чтой-то у нас во городе во в Рыме Росным ладаном запахло? Надо разослать по церквам, по кельям: Нет ли у нас святого человека? — Вот и нашли ево в этой келье, Позади каменных палат ли тех, А в руках рукописанье. То и глянул батюшка Орхимиан-князь, Посмотрел князь на рукописанье, Сам слезно заплакал. — Ох ты, чадо мое, Алексей, божий человек, Когда бы ты мне сказал про то, Построил бы тебе келью Впереди и повыше своих каменных палат.

69

Ухарь — удалец, молодец, храбрец.

315

БОРИС И ГЛЕБ

Востощная сдержавная Как уж славным гради у Кееви А жил себе Володимер князь, Володимер князь Володимиравич; Ен имел сибе двинадцать сынов, Двинадцать сынов любезнейших; Только взлюбил ён трех сынов: Святова и Глеба, Бориса, А третьива Святааполка, Той имел сибе за большаго сына. Делил грады на три части: Что Кеев-град, Чернигов-град святому и Глебу, Борису Привдавшан-град [70] Святополку. Святой Полок пишет листы, Пишет листы к меньшим братьям: — «А вы, братья, вы и меньшия! Выезжайте в чистоя поля, В чистоя поля пир пировать, Пир пировать, атца паминать». Бяруть письмо, сильно плачуть, Дабров конив сидлаивчи, В чистоя поля воизжаевчи, Белы шатры раскинаивчи. Святой Полох наезжаивчи, Глеба нажом зарезаивчи, Бариса капием закаляивчи, В топки болоты отволачаювчи Под гнилу колоду подкладаивчи. Ляжат мощи тридцать три года, Ничаво мощам не врядиласи, Ни ят солнца ни засохли, Ни ят ветру ни заветряли, Ни ят дожжу ни сатлели. Святому Глебу славу поем! Ва век слава яго ни минуитца, Саздай нам, господь, сяму миру приукрасный рай!

70

Самый бедненький град. — Объяснение певца.

316

ОСАДА СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ

На Москве было на базаре: Собиралися бояре Выбирали бояре Из бояр воеводу, Выбирали Ивана Петрова, Из того ли из роду Салтыкова, Перед царския очи становили. Как возговорит православный царь, Алексей-то Михайлович, Его царское величество: — Ох ты гой еси, большой боярин, Ты любимый мой воеводушка! Ты ступай-ко, ко морю ко синему Ко тому острову, ко большому, Ко тому монастырю ко честному, К Соловецкому; Ты порушь веру старую, правую, Поставь веру новую, неправую. — Как возговорит большой боярин, Любимый царский воеводушка: — Ох ты гой еси, православный царь, Алексей Михайлович, Твое царское величество! Нельзя об том и подумати, Нельзя от том и помыслити: Как порушить веру старую, правую, Как поставить веру новую, неправую! — Царь разозлился, Царь распалился, Воевода прогрешился. Как возговорит большой боярин, Любимый царской воеводушка: — Ох ты гой еси, православный царь, Алексей Михайлович, Твое царское величество! Уж и дай мне силу не малую не великую: Сорок полков, да все тысячных, Сорок пушек, да все медныих: Зелья, пороху сколько надобно, — Как и было в самый ли Петров-то день Как на синем было морюшке, На большом было на острове, Во честном монастыре было, Отошла честна заутреня Пономарь звонил к обеденке. Честны старцы пели молебены Как бежит пономарь, Наразумный звонарь: — Ох вы гой еси, честны старцы! Как идет сила немалая, невеликая, Сорок полков да все тысячных, Сорок пушек да все медныих, Зелья, пороху сколько надобно, Да все войско православное, Не то идут они ратиться, Не то идут они молитися. — — Ох ты, глупой звонарь, Неразумный пономарь! Да то войско православное Не идет оно ратиться, Идет оно молитися! На ту пору пушкари были догадливы: Брали ядрушко калёное, Забивали во пушечку медную, Палили во тот во честной монастырь, Во Соловецкий.

317

«Вы леса мои, леса, братцы-лесочики, леса темныя…»

Вы леса мои, леса, братцы-лесочики, леса темныя, Вы кусты ли мои, братцы мои кусточки, кусты частыя! Вы станы ли мои, вы мои братцы-станочки, все ны разореныи, Как и все мои братцы-лесочки все порублены, Как и все-та мои братцы-кусточки все повыжгены, Как и все-та мои братцы-товарищи все половлены. Как один из нас, братцы, товарищей не пойманный, Не пойман из нас, братцы, товарищ наш Стенька Разин сын. Выходил жа тут Стенька Разин сын на Дунай-реку, Закричал же тут Стенька Разин сын своим громким голасом: — Как и все-то вы, мои братцы-товарищи, все половлены! Вы возьмите-тка, мои братцы-товарищи, свой тугой лук, Натянитя-тка, братцы мои товарищи, калену стрилу, Прострялитя-тка, братцы-товарищи, грудь мою бе… белую!