Собрание сочинений (Том 1)
Шрифт:
— Спасибо, мамаша, — сказал боец.
Принесли мальчика с раздробленной голенью. Он был без сознания. У него была превосходная мускулатура: должно быть, играл в футбол, катался на велосипеде… С первого взгляда она увидела, что ногу придется ампутировать, увидела раньше, чем профессор.
— Проклятые негодяи, — сказала Фаина, глядя на мальчика.
Мальчик дернул подбородком и скрипнул зубами… Профессор спросил Юлию Дмитриевну:
— Вы можете дать наркоз?
Может ли она дать наркоз? Если говорить совсем откровенно, она
Она наложила на лицо мальчика маску… Когда раздался звук пилы, отделяющей кость, Фаина отошла к окну, отвернулась и заплакала.
Во время этой операции пришел доктор Белов.
— Я нужен? — спросил он.
Юлия Дмитриевна бросила на него грозный взгляд. Он робко подошел, вытянув шею, всматривался в раненого… На другом столе в обмывочной лежала женщина.
— Мальчика — в кригеровский одиннадцать, — сказал доктор сестре Смирновой, которая вошла за ним. — Женщину…
— Женщину не надо, — сказала Ольга Михайловна, военфельдшер, ассистировавшая у второго стола. Она сняла маску с лица женщины. Широкое, чуть скуластое славянское лицо. Соболиные брови. Прекрасный рот. На носу коричневая полоска от веснушек…
— Поздно, — сказал хирург.
Вдруг его бросило на другой стол, на мальчика, а мальчика бросило на пол, и упали все, кроме Юлии Дмитриевны, которая отлетела к двери перевязочной и удержалась, ухватившись за кованую вешалку для полотенца. Посыпалась со стен и потолка белая эмалевая краска. Кусок рамы откололся и ткнул Юлию Дмитриевну острым концом в висок.
— Это очень близко где-то, — сказал доктор Белов.
— Очень, — поднимая мальчика, подтвердила Юлия Дмитриевна. — Я думаю, что это прямое попадание в наш поезд.
Бойцы Кострицын и Медведев вбежали в вагон-аптеку с двух концов, крича:
— Четырнадцатый вагон горит! Где начальник?
Начальник был уже на полотне и со всех ног бежал к горящему вагону.
Горело жарко — сухое дерево, сухая краска. Какое счастье, что в вагоне еще не было раненых. Цел ли персонал? Цел, цел: вон Надя нагнулась, отплевывается… Кровь у нее на халате.
— Надя, ты что — ранена?
— Ой, что вы, товарищ начальник. Это я губу разбила об полку.
— А Кострицын жив?
— Жив, пошел за вами…
Вон он бежит, Кострицын. Ведро с водой в руке. Что тут сделаешь с ведром?.. И Медведев за ним.
А вон с другой стороны идут Кравцов и Низвецкий. Идут, словно у них колени перебитые.
— Живей, ребята, живей! — закричал доктор.
Низвецкий побежал рысью. Кравцов не прибавил шагу, приближался, засунув руки в карманы штанов.
— Тащи, ребята, воду, — волновался доктор. — Зовите всех, будем заливать.
— Где вода-то? — спросил Кравцов небрежно.
— Вода? В баках вода. В паровозе вода…
— Это ерунда, а не вода, — сказал Кравцов и вдруг заорал:
— Эй! Отцепляй вагон! Дураки, динама рядом, а они раззявили рот! Эй, милый, — сказал он, схватив за полу проходившего мимо смазчика, — помоги как специалист. Необходимо выключить вагончик.
— Еще чего! — сказал смазчик. — Сотни вагонов пропали, а я чепуху, такую-растакую, буду отцеплять.
— Необходимо, радость, — сказал Кравцов. — Тут раненые, тут — динама. Нет другого исхода, как отцепить.
— Матери вели отцеплять под бомбами, — сказал смазчик.
— А вот я тебе велю! — сказал Кравцов, выкатив глаза, и ударил смазчика по уху. Доктор оцепенел от неожиданности… Смазчик ударил Кравцова ногой в живот. Кравцов ударил смазчика по затылку. Смазчик еще раз выругался и полез отцеплять горящий вагон. Откуда-то явился кондуктор, запачканный землей; верно, лежал где-нибудь по соседству в воронке. Горящий вагон отвели подальше и стали заливать водой из паровоза.
А Юлия Дмитриевна стояла у стола и подавала профессору инструменты и салфетки. Готовила раненых к операции. Давала наркоз… Всю ночь не прекращался обстрел города, и всю ночь в поезд поступали раненые. Одних приносили на носилках, других подвозили на грузовиках, третьи приходили сами… К утру профессор не выдержал.
— Все, — сказал он и не развязал — разорвал завязки халата. — Не могу. Я уже пятые сутки…
Фаина повела его в штабной вагон — отдыхать. Кстати, сказала она Юлии Дмитриевне, она тоже немножко придет в себя и переоденется, ее уже тошнит от крови, а белье от пота все мокрое…
— Я тоже пас, — сказал другой хирург, маленький и черный, с лимонно-желтым лицом, и ушел. Ольга Михайловна прилегла тут же в обмывочной на диване. «На минуточку, на минуточку», — сказала она детским голосом и сейчас же уснула. Остался молодой хирург с белобрысым бобриком, нос — рулем, роста — выше Данилова.
— Ну? — спросил он, глядя на Юлию Дмитриевну.
— Ну! — ответила она одобрительно и перешла к его столу.
Они работали вдвоем, молча. Вагон трясся от канонады, а они работали и не думали о том, скоро ли кончится эта ночь, скоро ли утро, будет ли отдых… Работая, врач что-то насвистывал сквозь зубы, еле слышно, — что-то красивое, Юлии Дмитриевне понравилось…
Ольга Михайловна проснулась часа через два, вскочила и побежала будить отдыхающих. Первая вернулась Фаина, свежая как роза, потом старый профессор.
— А вы всё бодрствуете! — виновато сказал он Юлии Дмитриевне, принимаясь мыть руки.
Она не ответила — она считала салфетки, которые молодой врач вынул из раны оперированного, только бровями показала Фаине, чтобы та подала профессору халат.
Все утро подвозили и подносили раненых. Койки заселялись. Соболь готовил завтрак на триста человек. Обед доктор Белов приказал готовить на пятьсот… Санитарки уже не относили ведра к воронке, а выплескивали кровь прямо на полотно.
В полдень Данилов, зайдя в штабной вагон, спросил начальника: