Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
Пребывая в настроении добром, Лепарский любил говорить:
– Лучше иметь дело с тремястами государственными преступниками, чем с десятью их жёнами. Да где с десятью, - генерал лукаво посматривал на Трубецкую, - тут и одной достаточно.
ПОКЛОНИСЬ
В далёкой Сибири среди многих могил - могила. Часовня стоит над ней.
Если ты будешь когда в Сибири, поклонись дорогой могиле. Русской женщине поклонись.
Александра Григорьевна Муравьёва - жена декабриста Никиты Муравьёва общей была любимицей.
Грязь, непогода стоит на дворе, мороз три шкуры с тебя сдирает, пурга ли сбивает с ног, - спешит Муравьёва к тюремной ограде, то мужу еду несёт, то просто взглянуть идёт.
Любому поможет Александра Григорьевна - покормит, напоит, словом утешит, рубаху зашьёт.
Завидуют все Муравьёву.
В Сибири у Муравьёвых родилась дочь. Назвали девочку Нонушкой. Обожала Александра Григорьевна Нонушку.
– Нонушка - солнышко!
– Красавица наша Нонушка!
– Нонушка самая, самая умная!
А Нонушке только год.
Счастлива была Муравьёва. Не замечала сибирской каторги. Но вот подошла беда.
Возвращалась она как-то в непогоду домой из тюрьмы от мужа. Застудилась в пути. Слегла. Не встала больше Александра Григорьевна.
Донесли царю, что в Сибири скончалась жена Муравьёва.
– Все мы смертные, все, - ответил Николай I.
– Говорил, не езжайте! Господь покарал. Ну что же, пусть царство ей будет небесное.
Умирая, просила Муравьёва похоронить её в Орловской губернии, в родовом склепе, рядом с отцом.
Доложили царю и об этом. Не соглашается Николай I.
– Ваше величество, просят родные.
– Воля усопшей.
– Нас не поймут.
– Вновь зашумят на улицах.
Непреклонен Николай I:
– Пошумят, пошумят - забудут. Пусть будет другим наука...
Но не забыта жена декабриста.
Если ты будешь когда в Сибири, поклонись дорогой могиле. Ниже, ниже ещё поклонись.
САПОЖКИ
У декабриста князя Евгения Оболенского была шапка. Меховая, с ушами, тёплая. Из медвежьей дублёной шкуры. С тёмной крапинкой впереди.
И вдруг исчезла куда-то шапка.
Ходит Оболенский, прикрывает затылок ладошкой. А на улице вот-вот ударит вовсю мороз.
Были у Екатерины Ивановны Трубецкой сапожки. Красивые, с меховым верхом. Из оленьей пошиты шкуры. Хранились они в сундуке, ждали трескучих морозов.
Жалко Трубецкой Оболенского. Достала она меховые сапожки. Стала кроить для Оболенского шапку. Сама мёрзнет, в каких-то старых ботинках ходит.
Приближалось рождество - один из зимних церковных праздников. К рождеству и старалась управиться Трубецкая. Торопится, готовит подарок для Оболенского.
Успела. Получилась отличная шапка. С козырьком, с ушами, с завязками. Не хуже, а даже, скорее, лучше той, что была у Евгения Оболенского.
Завернула Трубецкая шапку в тряпицу,
– С праздником вас, Екатерина Ивановна!
Бежит Трубецкая домой. Лютая стужа стоит на улице. Греется Трубецкая, ударяет ногой о ногу. Довольна, что с шапкой к самым морозам управилась. Будет князь Оболенский ходить в тепле.
Подходит княгиня к дому, видит, у дома стоит надзиратель Сёмушкин.
– С праздником, Сёмушкин!
– кричит Трубецкая.
– И вас, - отвечает Сёмушкин.
– С поручением я к вам, Екатерина Ивановна.
– Вот как?!
– От князя Оболенского. Уж очень просил вручить, - и протягивает Трубецкой свёрток.
"Что бы такое?" - гадает Трубецкая. Развернула, глянула - сапожки! Меховые, тёплые. Из медвежьей дублёной шкуры. На одном тёмная крапинка впереди.
ОБОЗ
Мало что изменилось в доме Екатерины Фёдоровны Муравьёвой после ареста сыновей. Всё так же приезжали к ней разные знаменитости: поэты, музыканты, художники. Всё так же устраивались богатые званые вечера.
Разве только то новое, что переехала Екатерина Фёдоровна из Петербурга в Москву.
Впрочем, надо начать с другого. Заметили сибирские начальники, что у декабристов стали появляться то запрещённые книги, то деньги, то вдруг вещи, которые заключённым ни при каких условиях не полагались.
Донесли об этом из Сибири в Петербург. Стали искать петербургские жандармы, через кого попадают в Сибирь запрещённые вещи. Не нашли. Тут и вспомнили про Екатерину Фёдоровну Муравьёву. "Не зря, не зря в Москву переехала, - рассуждали они.
– И к Сибири поближе, и от нас, от нашего ока подальше".
Сообщили жандармы петербургские о своём подозрении жандармам московским. Установили московские цареохранники за домом Муравьёвой контроль и слежку.
В ту ночь на дежурстве стояли двое. Жандарм Присыпкин и унтер Кудря.
Ходили жандармы вокруг дома, ходили. Скучно. Прислонились к ограде. Вздремнули. Вдруг среди ночи сквозь сон слышит Кудря какие-то приглушённые голоса. Открыл глаза. Видит, у дома Муравьёвой стоит телега. Суетятся возле телеги молодые парни, какие-то ящики грузят.
Понял Кудря: вот они как попадают, запрещённые вещи, в Сибирь. Толкнул в бок Присыпкина:
– Грузят!
– Ай!
– вскрикнул спросонья Присыпкин.
– Цыц! Грузят. Попались, голубчики!
Довольны жандармы. Укрылись в тени. Ждут, когда парни нагрузят телегу полностью.
– Нам полковник спасибо скажет, - шепчет Присыпкин.
– А как же, - соглашается Кудря.
– По стакану водки небось дадут.
– Может, медаль повесят.
Взгромоздили парни последние ящики. Тронулись лошади в путь.