Собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Красный бамбук — черный океан. Рассказы о Востоке
Шрифт:
— После одиннадцати уже не работается, — сказал Жаламбе, включая стартер. — Мозги растекаются… Ты в «Метрополе» остановился?
— Прогулка разве отменяется?
— Наглядишься еще. — Жаламбе выплюнул зубочистку и на полном газу выехал из ворот. — Ничего хорошего нет в этом городишке. Прокатимся ночью — будет повеселее.
— А как же дом?
— И дом от тебя никуда не убежит. Главное — не торопиться. Усвой эту истину с первого дня, и все пойдет хорошо… Какой дом тебе нужен?
— Генерал говорил, что напротив какой-то пагоды сдается особняк с гаражом и садом.
— Ах, этот… Туда тем более не стоит спешить. Прежний жилец этого не понимал и очутился в Красной реке.
— То есть как это? — не сразу понял Фюмроль.
— Очень просто: утопили. Может, красные, может, буддисты, а скорее всего — японцы.
— Но почему? Почему?
— Мешал, значит. — Жаламбе
«Это какой-то сумасшедший», — решил Фюмроль.
— А что это за АБ, которого тоже убили? — спросил он через некоторое время. — Вы только что говорили об этом у генерала.
— Антибольшевистский элемент, приятель. Из местных… Вечером могу свезти тебя в какой-нибудь «чайный домик». Девочки тут что надо.
Глава 2
Наступил сезон дождей. Скрылся за хмурой пеленой облаков синий горный хребет, тянущийся вдоль главной дороги с севера на юг и потому именуемый Долгим. Поздние муссоны дохнули электрическим запахом гроз, йодистой горечью гниющих по берегам водорослей. На свет жилья выползли жабы, в оконца бамбуковых домиков застучали тяжелые бронзовые жуки, закружились вокруг керосиновых ламп ночные бабочки и летучие муравьи, с треском опаляя прозрачные крылышки. Спиральной копотью завивался шаткий язычок огня. Шуршало и хлюпало в каждой щели. Невыразимой тревогой тянуло из леса, переливающегося холодными огоньками грибов и гнилушек, мигающего вспышками светляков. Но обманывало ожидание. Тучи не спешили пролиться дождем. Полыхал новый день оловянным заоблачным светом, и ночные гости оставляли убогий человеческий кров. Разве что вялые змеи забирались до срока в полые бамбуковые стволы, плетеные корзины, пустые, прихотливо изогнутые тыквы. В парном зное, наполненном звоном и стрекотом, забывалось смутное беспокойство. Но с каждым часом круче становился синюшный замес облаков, и желтый пар колыхался над сплошным ковром гиацинтов, затянувших болотные ямы. Пучеглазые рыбы выскакивали из жарких трясин, растопырив колючие крылья, карабкались по осклизлым заиленным стволам, чтобы испить мокрый освежающий воздух. Жадное нетерпение, и ужас, и радость, и боль различались теперь в шорохах леса. Исчезли муравьи, чьи величественные переселения истребительное пожаров; глубоко в землю ушли термиты и крабы, отливающие тусклой радугой пролитого бензина, забились в норы, затянутые волоконцами цепких корней. Только комары пуще прежнего плодились в переполненных водой чашках, подвешенных к стволам иссеченных кольцевыми надрезами гевей. Тонкой беленькой пленкой застывал латекс на дне, а сверху плавали букашки и мелкий древесный сор, кувыркались рогатые личинки ночных кровососов.
Как угадать в незримом лесном действе тайное единение, замешанное на крови? Крохотную алую каплю выпьет комар, чтобы продолжить свое беспокойное племя, но всю жизнь без остатка высосет каучуковый сок. Кому ведома конечная цель грандиозного превращения белой капельки латекса в протекторы военных грузовиков, водолазные костюмы, прокладки для бомбовозов, подводных лодок и танков? Еще не исполнились сроки. Еще не раз сезон дождей сменится радостным праздником урожая, прежде чем в год Деревянной Курицы буйвол владыки ада растопчет два миллиона сердец.
Придет пора, и станут тучи чреваты пылающим фосфором и термитом, как ныне они переполнены благодатной водой. Неужто началось? Повсеместно стекают с восковых лакированных листьев быстрые струйки и прячутся в прелую гниль. Но это только старая шутка горного леса, где на верхних невидимых этажах постоянно сгущается пар и выпадает дождем. Там, на головокружительной высоте, цветут орхидеи, их воздушные корни шевелятся, как щупальца морских анемонов. Там кричат попугаи, проносятся белки-летяги и кружат вампиры, когда из-за гор выплывает луна. Опять разбегаются в кофейных лужах круги и словно градины стучат по земле. Берегись! Это град из древесных пиявок.
Подлинный ливень ударит внезапно. Все потонет в едином потоке, шипящем, как паровозный пар. Облегченно и жадно вздохнут трясины. Горные джунгли оглушит рев водопадов и грохот обвалов. Теперь лишь бы выдержала кровля из рисовой соломы или пальмового листа, да не обрушилась бы дамба, защищающая прекрасное творение человека — рисовое поле.
В этот год Металлического Дракона реки Черная, Светлая и Тахо остались в своих руслах, зато Красная и Дуонг, огибающие Ханой, набухли в половодье и вышли из берегов. Когда солнце поднялось в обновленном безоблачном небе, люди не узнали родных мест. Речное русло и бескрайние нивы за ним превратились в сплошное, нестерпимо сверкающее синее зеркало.
Ртутными ручейками казались дорожки и тропы, сходящиеся
Отдельные картинки сменяют друг друга или творятся одновременно, подчиняясь неизменному циклу урожая, повинуясь вращению колеса судеб. Недаром астрологи в черных халатах с разрезами по бокам и белых шароварах бормочут, что унылое однообразие и пестрота разноликости только разные проявления изначальной пустоты. Вот терраса окрасилась самой чистой и самой ликующей зеленью рисовых всходов, и муаровым узором рябит меж ними вода. Тут же рядом — во времени или в пространстве — бородатый с загнутыми за спину рогами буйвол топчет сухую полову, а деревянный плуг за ним взрезает жирную борозду. Зверем умным и добрым зовут здесь буйвола. В загробном царстве он служит богу смерти, в подлунном мире равнодушно месит жидкую грязь, а голый мальчик у него на спине играет на бамбуковой флейте. Придет день, если еще не пришел, и тот же мальчик закинет сеть на залитое поле, чтоб наловить пресноводных креветок для соуса к клубням ку май, которые тушат с пахучими листьями таубай. Но людям, которые пришли из далекой заморской страны и понастроили серые доты на скрещениях дорог, у мостов, переправ, не знакома еда бедняков и неведом священный смысл многообразия и единства. У девушек, которые по колено в воде сгибаются над рассадой, они замечают лишь голые бедра. Но где-то совсем близко те же девушки, а быть может уже старухи с черными зубами, подрезают серпами золотые созревшие метелки. Пришедшим с оружием не дано увидеть единение многоликого. Встретив случайно узоры триграмм и эмблему двух рыб, они равнодушно пройдут мимо, не ведая, что были так близки к разгадке тайн бытия. Оттого и путь рисового зерна, путь смерти и возрождения, сокрыт от их глаз. Они знают лишь конечный результат: корзины, полные зеленого падди, и тугие мешки, которые быстроногие кули сгружают в черные трюмы судов. Но разве на весовой платформе кончается путь зерна? Разве числа на фондовой бирже или индексы Доу-Джонса могут стать итогом священной мистерии? Не знает конца и начала колесо прялки. Став человеческой плотью, рисовое зерно вновь будет причастие ко злу и добру, к великому круговороту жизни, к приливу и отливу ее.
Когда у крестьянина иссякают последние запасы, он все надежды возлагает на ближайший урожай: первый, который собирают в пятом месяце, или второй, чье время приходится на благодатный десятый. Недаром в народе говорят: «В восьмом месяце выгоняй буйволов, в третьем месяце — загоняй. В восьмом месяце — от голода оправляются, в третьем — умирают».
В год Металлического Дракона обильный разлив Красной обещал щедрую жатву. Перед закатом, когда золотые полосы легли на воду, было ясно видно, что вороны неподвижно сидят на мокро блестящих спинах буйволов. А еще появилось множество цапель, потому что рыба из реки пошла на поля, где ее легче поймать. Это тоже считалось благоприятным предзнаменованием. Старый Чыонг Ван Днем, залюбовавшись застывшей на одной ноге птицей, сказал:
— Вода в реке — рис на рынке.
Как и всякий крестьянин, он радовался счастливым приметам сытого полугодия. Хотя лично ему половодье сулило одни заботы. Его сампан с драконьими глазами на носу и счастливыми иероглифами по бортам и так уже слишком долго простоял на приколе, а теперь еще приходится ждать, пока спадет вода. Плыть по реке, у которой нет берегов, — чистейшее безумие. На такое могут решиться только сорвиголовы или опытные шкиперы, знающие каждое — полузатопленные теперь — высокое дерево, каждую трубу или крышу за дамбой. Нет, старый Лием не спешит распустить перепончатый, как крыло нетопыря, парус. Он слишком плохо знает Красную реку, чтобы рисковать сампаном, который дает ему не только дневную чашку риса, но и крышу над головой. Другого дома у них с внучкой нет и не будет. Они принадлежат к загадочному племени бродяг, которые родились и умрут на воде.