Собрание сочинений в 19 томах. Том 3 Крушение столпов
Шрифт:
Руссо, казалось, был несколько раздражен, хотя и не потрудился вспомнить, в какую игру играл он сам всего час назад, когда стоял у окна в Лувре.
– Ни одно великое начинание не создается без воли и разума государственного деятеля, – сказал Стринберг, глядя на Руссо.
И тот подтвердил, в глубине души получая удовольствие от этой фразы.
Шудлер задумчиво опустил голову.
– Когда моя жена Адель… – сказал барон.
Он вздрогнул и огляделся, точно проговорил это кто-то другой.
– Так что же, ваше превосходительство, –
– Но, дорогой господин Стринберг, – ответил Руссо, – я думаю, что оно вполне осуществимо. Наш друг Шудлер подготовит документы, которые изучат мои службы, а я – и он это знает – употреблю все мое влияние…
Белесые глаза северного финансиста; нависшие веки Анатоля Руссо; темная щель глаза исполина, между складками жира… красные руки Стринберга, похожие на руки палача III века, забытые на скатерти; маленькие, коротенькие, изуродованные ревматизмом ручки гурмана-министра, толстая, в коричневых пятнах рука барона, будто мнущая ком глины… Трое мужчин хранили молчание, пока их обносили салатом.
Неподкупный министр Анатоль Руссо удовлетворился тем, что, узнав о скором падении кабинета, при помощи одной небольшой операции обеспечил себя рентой, однако не могло быть и речи о том, чтобы предлагать ему проценты, взятку или какой-либо доход с операции.
Таким образом, Руссо не получал никакой личной выгоды от этого дела, и, следовательно, у него не было никаких – если не считать дружеских связей – оснований торопиться.
«Но зачем Ноэлю понадобилось присутствие Стринберга, – думал министр, – когда он прекрасно мог бы решить этот вопрос со мной с глазу на глаз. Может быть, он хотел произвести на меня впечатление, показать, что у него такая мощная поддержка… что он на дружеской ноге со Стринбергом… или же, наоборот, решил воспользоваться моим присутствием, чтобы произвести впечатление на Стринберга… да, скорее так».
– Вы понимаете, дорогой мой Руссо, что о предоставлении кредитов именно моему, а не какому-либо другому банку просят сами сообщества, – уточнил Шудлер, невольно взглянув на Стринберга.
– А, да, – проговорил Руссо.
Он почти уяснил подлинную роль международного финансиста во всем этом деле и почти раскусил причины, заставлявшие Ноэля выказывать такую настойчивость и спешку, но через секунду забыл то, о чем, казалось, уже догадался. «Решительно, я слишком много съел… да и потом, все это не имеет такого уж значения».
– Впрочем, – объявил он, откидывая со лба густую седую прядь, – должен признаться, что политика правительства не одобряет образования новых сообществ. Аннуитеты и так уже тяжелым бременем ложатся на бюджет, а государству самому, быть может, придется платить по обязательствам, прибегнуть к займу. Дадут кредиты или не дадут, а если дадут, то на каких условиях?
«Руссо осторожничает, – подумал Ноэль. – И потом, не нужно мне говорить о том, что их не интересует и чего они не в силах понять…»
Фраза, которую он дважды уже обрывал, жужжала у него в голове, будто оса, пытающаяся выбраться из банки.
Министр, борясь с оцепенением, постепенно охватывавшим его от переедания, продолжал свое словоблудие.
– Пойдемте пить кофе в кабинет, – озабоченно сказал Шудлер, поднимаясь из-за стола.
Руссо прошел первым, совсем маленький, несмотря на высокие каблуки, горделиво вздернув голову, с порозовевшим лицом и округлившимся под жилетом животиком.
Трое мужчин вошли в комнату с высоким потолком и столами, обтянутыми зеленой кожей, – средоточие и цитадель могущества Шудлера.
– Я не показывал вам моих наград? – обратился Ноэль к Стринбергу.
Он подвел финансиста к плоской витрине, помещенной под его портретом, где на ярко-красном бархате были разложены колодки, эмали, галстуки и ленты самых разнообразных и самых старинных орденов.
Стринберг впервые, казалось, проявил некоторый интерес к чему-либо, кроме финансовых комбинаций.
– Смотрите-ка, у меня этого нет, – проговорил он, указывая на белый с зеленым крест. – А-а, вы офицер этого ордена? А я – кавалер Большого креста… Ага! Ну конечно же у вас есть награды бывшей Австро-Венгрии…
Они напоминали двух коллекционеров, собирающих почтовые марки, и еще немного – стали бы предлагать друг другу обмен. Хотите моего Венцеслава Святого? А я вам отдам Зеленого Дракона.
– Э! Не будь министерств, которые их распределяют!.. – воскликнул Руссо, фамильярно хлопая Шудлера по плечу, чтобы деликатно напомнить, кому тот обязан своим галстуком ордена Почетного легиона.
– Немножко коньяку, – предложил Шудлер.
Руссо помахал рукой в знак отказа.
– Напрасно, мой дорогой. Он – тысяча восемьсот одиннадцатого, к тому же последняя бутылка…
– А-а! Ну, раз тысяча восемьсот одиннадцатого года… – проговорил Руссо с видом человека, сдающего позиции.
Это был тот самый знаменитый коньяк – его всегда подавали у Шудлеров по торжественным случаям, – которым угощали и Моблана… Последняя бутылка.
Ноэль осторожно взял ее левой рукой, боясь, как бы правая его не подвела.
Руссо обхватил рюмку ладонями, будто озябшую птичку, и погрузился в глубокое бархатное кресло, чтобы лучше прочувствовать аромат драгоценной жидкости.
А Стринберг, разглядывая двух этих паяцев – сонного карлика и трясущегося исполина, – которых судьба бросила в его красные руки, сказал:
– Вы, ваше превосходительство, выдвигали сейчас идею займа, предназначенного покрыть нужды строительства? Если речь идет о частном займе, я готов был бы вам его предоставить.
Руссо оторвал нос от рюмки, и жаркая волна еще ярче окрасила его щеки. Как? Стринберг, человек, которого правительства уламывают месяцами, человек, о котором мечтает в надежде на чудо каждый министр финансов, предложил ему вот так, просто… Быть не может: это невероятно…