Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

Несмелов Арсений

Иван Никанорович чмокнул супругу в розовую щечку и, улыбаясь, снисходительно подумал: «Она еще совсем ребенок. Не надо лишать ее невинного удовольствия. Она так много работает по хозяйству, бедняжка».

В этот вечер Мария Ивановна не ушла из дому: глубоко растроганная то ли добротой мужа, то ли детской его наивностью, она, как в былые года, решила этот вечер посвятить ему. Они вместе ужинали. Мария Ивановна, значительно улыбнувшись, сказала: «Я хочу вина!» — и достала из буфета бутылку портвейна. И в этот вечер она не позволила Ивану Никаноровичу уйти в свой кабинет, на холостой диван. Но, хотя и осчастливленный, супруг

ее спал эту ночь плохо: то, что уже несколько месяцев как бы давило под ложечкой и к чему он уже начал привыкать, вдруг ночью, от вина, должно быть, перешло в резкую режущую боль, и ему стало плохо.

II

Если не считать нездоровья Ивана Никаноровича, которому он не придавал большого значения, считая хроническим катаром желудка, то всё после этого вечера вошло в норму, подытожилось или сбалансировалось, если выражаться бухгалтерским языком. Теперь, когда ему говорили, что его жену видели с Тезеименитовым, то он внушительно отвечал:

— Да, да, я знаю… Это наш хороший знакомый.

И, в конце концов, сослуживцам надоело докладывать ему о прогулках Марии Ивановны с шахматистом; теперь досужие люди заинтересовались его увлечением шахматной игрой и часто спрашивали об успехах. И некоторые, посмеиваясь, говорили:

— Смотрите, Иван Никанорович, не сделал бы Тезеименитов мат вашей королеве!

Но, не принимая намека, Телятников отвечал:

— Он отличный шахматист. С ним приятно играть.

Обычно, когда приходил Тезеименитов, оказавшийся хорошо воспитанным молодым человеком, с мягким, уступчивым характером и томным взглядом, а приходил он ежедневно к обеду и несколько раньше, чем сам Телятников («Василий Константинович только что перед тобой пришел», — говорила обычно Мария Ивановна), они, покушав, садились за шахматную доску. То есть начинали игру Тезеименитов с Мурочкой, Иван же Никанорович лишь присаживался помогать супруге. Но уже через несколько минут он говорил ей, видя, что она путает ход коня с ходом ладьи:

— Опять ты невнимательна, женушка! — и завладевал игрой.

Зевающая Мурочка уступала ему свое место за шахматной доской с превеликим удовольствием и, усаживаясь на диван за спиною мужа, оттуда весело болтала с Тезеименитовым.

А тот, дававший супругам любую фору, то с удивительной ловкостью выигрывал партию, то с не меньшей ловкостью и грацией проигрывал ее. Выиграв, Иван Никанорович радовался, как ребенок, и начинал вслух мечтать о карьере шахматиста.

— Ведь я, так сказать, ученик великого Луки Паччиоли, основателя двойной бухгалтерии и прекрасного шахматиста, написавшего даже трактат о шахматной игре, — говорил он. — Вот только надо мне несколько хороших руководств купить и проштудировать. Тогда я с вами без всякой форы, пожалуй, играть возьмусь.

— А что же, конечно, — охотно соглашался Тезеименитов, никогда не споривший с дурными партнерами. — У вас, знаете, есть в игре стиль, а это самое главное. Вам надо только познакомиться с теорией игры; это, конечно, необходимо, — и осторожно в день первой встречи осведомился, что это за Лука Паччиоли.

А Ивану Никаноровичу только этого и хотелось. Он тотчас же забыл об игре и весь отдался увлекательному рассказу об удивительном итальянском монахе, жившем в XV веке, монахе-ученом, написавшем целый ряд замечательных трудов по

математике, а главное, до сего дня почитающемся за изобретателя изумительной двойной системы бухгалтерии, именуемой итальянской.

И свой рассказ Иван Никанорович закончил таким соболезнованием:

— И вот, знаете, горе: нигде я не могу достать портрет этого величайшего человека. Где я только не искал и не спрашивал — нету! Даже за границу, в Рим, знакомому человеку писал и деньги послал, но ни ответа, ни денег назад не получил.

— Правда, Василий Константинович! — подтвердила с дивана Мурочка. — Прямо Иван Никанорович измучился с этим Лукой и меня измучил. Я, бывало, даже во сне видела этого монаха. Хоть бы вы помогли — у вас полгорода знакомых.

— Хорошо-с, — охотно согласился Тезеименитов. — Я обязательно спрошу, поищу. Тут у меня один знакомый итальянец есть, у него гравюр много. Я обязательно попытаюсь.

И теперь почти каждая игра начиналась или заканчивалась разговором о портрете Луки Паччиоли. Но и Тезеименитов не мог отыскать портрета, хотя и не терял надежды на удачу.

В игре проходило часа полтора-два, после чего Мурочка отправляла мужа в кабинет отдохнуть — он любил перед своими вечерними занятиями подремать с часик, — а сама почти ежедневно начинала собираться в кино, на концерт или в театр и просила Тезеименитова проводить ее. И тот, привставая в кресле, отвечал галантно:

— Приказывайте, Мария Ивановна!

Собственно, на этом и заканчивался семейный день Ивана Никаноровича — чаще всего случалось так, что он ложился спать еще до возвращения супруги домой, ужиная очень легко, как того требовал доктор, пользовавший Телятникова.

И в один из визитов доктор сказал Ивану Никаноровичу, что хотел бы поговорить с его супругой, чтобы через нее назначить ему особый пищевой режим, а так как этот режим очень сложен, то он, при рассеянности своей, его едва ли запомнит.

III

На другой день, утром, когда Иван Никанорович собирался на службу, Мурочка, поправляя мужу, уже надевшему шубу, кашне, вдруг спрятала свое лицо у него на груди и зашептала, словно сконфузившаяся девочка:

— А у Мурки есть для папочки радостная новость!

— Неужели Василий Константинович портрет Луки Паччиоли нашел? — обрадовался Телятников и, подняв голову Мурочки, заглянул в ее красивые темно-золотистые глаза. В каждом из них блестело по чистейшей слезинке.

— Вечно ты со своим монахом! не без досады ответила дама, выпрямляясь. — Я, кажется, буду матерью. Ты… ты рад?

— Да, конечно, — довольно равнодушно ответил бухгалтер. — Я очень рад, Мурочка! — и он, притянув к себе лицо жены, поцеловал ее в благоухающую щечку.

Но в то же время он помнил, что до службы ему ровно семнадцать минут ходу, что время истекает и на более продолжительное проявление чувств он не имеет права, если не хочет опоздать на занятия, к началу же их он за все двадцать лет службы в фирме «Робинсон и сын» не опоздал еще ни разу. И хотя супружеский долг требовал, Телятников это прекрасно сознавал, еще хотя бы десять минут пробыть с женой, чтобы разделить ее радость, но он этого не сделал, подумав: «Почему Мура не сообщила мне об этом на полчаса раньше? Тогда, конечно, можно было бы еще поговорить. Вот она, женская несообразительность!»